Среди множества лиц выступило одно, оттеснив прочие на обочину воспоминаний. Девушка, дочь священника в Каркассоне. Та, на которую так нагло намекала совсем недавно нянюшка Коринна. Как же ее звали? Венсан забыл. В памяти осталось только, что уши у нее были маленькие, как у мышки.
Не странно ли: своими руками убить человека и помнить лишь его уши.
Нет, еще голос. Прерывающийся кашлем, слабый, как шелест листа: «Я устала. Вы моя последняя надежда, месье Бонне».
Оба они знали, что она говорит не о надежде на излечение.
Девушка могла бы протянуть в мучениях еще месяц, а то и два, но Венсан помог ей уйти ранним мартовским утром, когда солнце осторожно ступало по крышам Каркассона, оставляя подтаявшие вмятины следов. Это был хороший день, чтобы умереть. Она так и сказала ему напоследок.
Как же ее звали, эту бедную малютку?
Ему почудилось, будто тень ее колеблется на стене – тень худенькой девушки с крошечными розовыми ушками, просвечивающими на солнце, как лепестки. «Спасение всегда ближе, чем кажется, месье Бонне».
Венсан вздрогнул. Он что, задремал? И опять ему снилось что-то о спасении. Сперва старый учитель, теперь Франсуаза…
Франсуаза!
Вот как звали чахоточную бедняжку! Странно, что она приснилась ему после стольких лет, да еще и говорила во сне какие-то банальности. «Спасение всегда ближе, чем кажется»…
Венсан чуть не вскрикнул. Элесия! Он бросился к сумке, валявшейся в углу, раскрыл ее и выругался. Осколки… Конечно, флакон разбился при падении. На что он надеялся?
Ты ошиблась, Франсуаза. Никакого спасения.
А как было бы здорово выпить остатки настоя и отправиться в мир иной с улыбкой на устах. Начальник охраны был бы взбешен, узнав, что пленник ухитрился избежать той смерти, на которую его обрекли.
Обрекли?
Венсан замер, глядя перед собой невидящим взглядом. Постой… Вот же оно, спасение, прямо перед ним!
Он вытащил из сумки самый крупный осколок и попробовал пальцем острый край. Саркастическая улыбка пробежала по его потрескавшимся губам. Венсан любовно рассмотрел стекло, повернул, примерил к горлу, к венам на предплечье. Даже голод и жажда отступили на время, вытесненные злым торжеством.
Он с нажимом провел по руке и удовлетворенно кивнул, когда черная струйка побежала из-под острия.
Вот и ключ к двери, ведущей прочь из темницы. Никто не отберет у него напоследок право умереть той смертью, которую он предпочтет сам.
Смерть нас не спрашивает. Но пока ты жив, можешь выбирать.
Венсан поднялся, запрокинул голову к свету. Приложив осколок к горлу недрогнувшей рукой, он почувствовал пульсацию жилки на шее. Резануть в этом месте – сильно, быстро – и прощай замок Вержи, прощай Медведь, прощай Птичка-Николь!
Мысль о Птичке заставила его задержать руку. Будь Николь рядом, она бы пристыдила его. «Вы сидите здесь всего сутки, а уже потеряли всякую веру! – вот что сказала бы девчонка, и голос ее был бы полон возмущения и злости. – Может, думаете, вы храбрец? Вы трус!»
Он бы, конечно, попытался возразить, но с Птички сталось бы накричать на него. «Да, трус, месье Бонне! Вы боитесь не своих врагов, а самого себя!»
«А ты хочешь, чтобы голод и жажда меня прикончили?»
«Они еще и не начали убивать вас! А вы уже готовы все сделать за них. Думаете, начальник охраны огорчится, увидев вас с перерезанным горлом? Плохо же вы его знаете!»
Эта мысль заставила Венсана опустить руку с зажатым в ней осколком. Он ведь и впрямь собирается выполнить работу за Медведя.
Лекарь представил себя со стороны и усмехнулся. Что он творит! Стоит в одиночестве посреди каменной ямы, готовый к смерти, и беседует с воображаемой служанкой.
– Что ж поделать, если из нее такой хороший собеседник, – вслух сказал Венсан.
Но Птичка права: рано он собрался уходить. Вдруг в замке что-то случится?
«Опять надежда? – укорил его трезвый внутренний голос. – Испанцы говорят, кто охотится за надеждой, тот ловит туман».
Значит, буду ловить туман, согласился Венсан. И слабо улыбнулся, подумав, что Николь это занятие пришлось бы по душе.
Глава 22
Трик-трак, трик-трак, трик-трак… Повозка неторопливо катилась по дороге, скрипя на ухабах. Ее тащил коренастый гнедой тяжеловоз, потряхивая на ходу спутанной гривой.
Небо на востоке светлело, розовая полоса разливалась все шире. Быстрые облака, макнувшие нижний край в восход, краснели, будто пропитанные вином, и неслись дальше, подгоняемые лихим ветром в сторону замка Вержи.
Трик-трак, трик-трак. Жирный возница, перетянутый поясом, точно бочка обручем, клевал носом под однообразную песню колес.
Трик-трак, трик-трак. Мимо желтого поля люцерны, мимо придорожной канавы с застоявшейся водой, мимо пригорка, поросшего сизым репейником… Возле лопухов конь беспокойно запрядал ушами и всхрапнул.
– Н-но! – дернулся возница. – Пшел, чертяка!
Коняга припустил быстрее, и хозяин снова задремал. Он не заметил, как из-за пригорка выскочила маленькая фигурка, догнала повозку и на ходу забралась под дерюгу, укрывавшую груз.
Дорога обогнула лес, и впереди показалась стена – словно гигантская серая змея, свившая кольцо вокруг замка. Колеса сочно зачавкали по раскисшим лужам.
– Что, подъезжаем?
Возница широко зевнул и поскреб рыхлый подбородок. Угораздило же в замке сразу двоим окочуриться! Ну да он не в обиде. Ежели кормишься с костлявой, грех пенять на нее.
– Все там будем, – философски сообщил он коню и подстегнул его вожжами: – Давай живей!
Когда тень крепости накрыла повозку, вознице показалось, что позади него что-то стукнуло. Но проверить, в чем дело, он не успел – конь уперся мордой в ворота, и сразу раздался злой крик охраны:
– Стой!
– Чего орать-то, чего орать! – проворчал толстяк. – Что я, по-вашему, на стену полезу?
– А, Клод, это ты… Извини! – примирительно сказал один из стражей, подходя ближе. – Наши все издергались. Слыхал ведь, что делается.
– А как же! – возница довольно осклабился. – Потому и еду.
Тяжелые ворота медленно разошлись, открывая безлюдную площадь. Лишь в отдалении переминались с ноги на ногу двое слуг: кряжистый бородач лет сорока, сам походивший на тяжеловоза, и молодой веснушчатый парень с деревенским лицом.
Стражник проводил взглядом повозку, тронувшуюся с места.
– Хочешь полюбоваться? – подмигнул возница, заметив его интерес. – Я не против.
Мужчина отшатнулся, и плохо скрытое отвращение отразилось на лице:
– Нет уж, Клод, спасибо. Пожалуй, обойдусь!
– Зря. Когда еще увидишь работу настоящего мастера! Поди, для тебя такой не срубят.
Толстяк захохотал, довольный своей шуткой, грузно спрыгнул с повозки и перехватил удила. Беззаботно насвистывая под нос, он пересек пустую площадь и остановился перед ожидавшими его рослыми слугами.
– Здорово, ребятки! Вас, что ли, мне на подмогу отрядили?
Под сводами церкви пусто и гулко, как в пещере. Клод заглянул в приоткрытую дверь и шлепнул по морде коня, потянувшегося было за ним следом.
– Э! Тебе тут делать нечего. Или хочешь причаститься?
Он снова засмеялся, а слуги осуждающе переглянулись. Что взять с богохульника!
У Клода-Грободела паршивая репутация. Говорят, каждое полнолуние он пляшет с чертями и хлещет с ними брагу, а за ночь у него отрастает мохнатый хвост. К утру Грободел хватается за топор и отрубает его под корень, вопя от боли так, что с чертей осыпается шерсть. А хвост он бросает им, и это плата за его умение. Ведь никто не делает гробов лучше, чем Клод: легких, прочных и красивых, будто колыбелька для принцессы. Самого короля не стыдно похоронить в таком!
– Приступайте, братцы! – лениво распорядился толстяк и отошел в сторону.
– А ты что же, не поможешь? – растерянно спросил вслед молодой.
Гробовщик надулся и стал похож на рассерженного фазана.
