Больше всего Марфе сейчас хотелось, чтобы там никого не было – иначе ее покрытое синяками и ссадинами тело обязательно привлекло бы чье-то внимание. Душ, как и туалет, был один на этаж, так что почти всегда там кто-то мылся.
Ей повезло. Хотя бы в этом. Душевая была свободна – первая смена студентов уже на занятиях, вторая еще спит.
Марфа вновь и вновь яростно надраивала кожу жесткой мочалкой, пытаясь смыть ощущение липкой грязи. От трения закровоточили подсохшие было ссадины, но добиться желаемого не получалось – собственное тело по-прежнему казалось девушке отвратительным.
Правы, тысячу раз правы были ее родные! И все односельчане! Это – чужой мир! И никакие теплые туалеты, книги, учеба ей не нужны, когда рядом живут такие чудовища, как этот Сергей!
У них в деревне мужикам и парням даже в голову не пришло бы насиловать девку или бабу! Потому что за это немедленно следовала расплата – виновника прилюдно пороли до потери сознания. А потом выгоняли из деревни. И родные отрекались от него.
А здесь…
Здесь не просто насиловали, здесь издевались. Зная, что никакого наказания не последует…
Марфе вдруг неудержимо захотелось домой. Уткнуться в теплые колени мамы, вернуть то чувство защищенности, которое излучал отец. Услышать звонкие голоса младших братьев и сестренки. Вместе с остальными девками собираться по вечерам, вышивать, болтать и петь песни.
И даже Агафон, за которого ее хотели выдать замуж, уже не казался девушке старым и противным. Потому что теперь она знала, что это такое, когда противно. Гадко. Унизительно. Больно…
Но… Кто ее теперь замуж возьмет, порченую?
Так что дороги назад не было.
Но и оставаться здесь тоже нельзя.
«Матушка, батюшка, что же я наделала! Господи, помоги мне!»
И наконец пришли слезы.
Набухавший внутри нарыв лопнул.
А слезы, смешиваясь со струями воды, вымывали из ее души отчаяние, страх, безысходность. И липкая пленка невидимой грязи тоже стекла вместе с водой в люк в полу.
Теперь Марфа могла дышать. И думать. Думать, как жить дальше.
И первое, что она сделала, – выкинула вещи, в которых была в эту проклятую ночь. Термос и судочки тоже отправились в мусорный бак, хотя это было глупо – посуда тут совершенно ни при чем.
Но Марфе хотелось избавиться от малейшего напоминания о случившемся.
Наверное, ей следовало бы отлежаться хоть пару часов – тело от каждого движения пронзала боль. И никакие заговоры и манипуляции не помогали. Может, и потому, что они требовали сил, а их у Марфы было совсем мало.
Она действовала практически на автопилоте, загнав боль и слабость глубоко внутрь. Сначала – дело, отдыхать будем потом.
Марфа добрела до ближайшего киоска, купила газету для ищущих работу, присела на ближайшую скамейку и начала просматривать все объявления, где были строки: «Предоставляется жилье».
Такие объявления нашлись. Но в основном речь шла о заводах с вредным производством, тяжелыми условиями труда и маленькой зарплатой, куда не хотели идти москвичи.
Марфу все это не пугало. Зато, как она слышала, на этих заводах можно было дождаться получения собственного жилья. Правда, ждать приходилось лет по десять-пятнадцать, но потом – своя квартира!
Хотя, если все же удастся сдать экстерном экзамены за среднюю школу и поступить в институт, можно будет перебраться в студенческое общежитие. А потом – Марфе рассказывала об этом Любаша – молодых специалистов распределяют на работу и там им дают жилье. Особенно тем, кто не цепляется за Москву.
А Марфа цепляться за Москву не хотела. Потому что в этом огромном и в то же время таком тесном городе жил мерзавец. Сволочь. Скотина. Урод конченый.
Девушка почувствовала, как по щекам ее вновь заструились горячие слезы.
Нет, хватит! Хватит реветь! Вот уж действительно – слезами ее горю не поможешь.
Марфа решительно поднялась, засунула газету в сумку и отправилась по ближайшему от этого места адресу, на лакокрасочный завод.
Ее взяли. И дали койку в общаге, в комнате, где жили еще пять женщин, кроме нее. Именно женщин, уныло ожидавших получения собственного жилья, с изъеденными парами краски легкими, с испорченными долгими годами ожидания и неудавшейся личной жизнью характерами. Да и как она могла удаться, эта личная жизнь, если с пропахшими лаком и красками девчатами соглашалась встречаться только такая же лимита, как они сами? На смену лимите позже пришли гастарбайтеры…
С Любашей Марфа больше не виделась. Хотя очень тосковала по подружке, единственной, кто связывал ее с домом, с детством, с самым чистым и светлым, что было в ее жизни.
Но одновременно – и самым страшным и темным, что было в ее жизни…
Потому что, если бы не Любаша, Мафра никогда не познакомилась бы с Сергеем Кольцовым.
До сих пор приходившим в ее сны по ночам. И превращавшим эти сны в кошмары.
Соседки по комнате, поначалу отнесшиеся, в общем-то, неплохо к молчаливой замкнутой девушке, злились все сильнее, устав просыпаться посреди ночи от воплей психованной.
Марфа стала изгоем – с ней не разговаривали, ее вещи портили, ее продукты съедали – бабы выживали неудобную соседку как могли.
А потом самая старшая и самая въедливая из них, татарка Расима, озадачилась подозрительной ситуацией – ей показалось, что у психованной увеличился живот. Немного, совсем чуть-чуть, но он явно перестал быть плоским.
И Расима, собрав незанятых на работе соседок, устроила Марфе допрос.
Девушка, еле волоча ноги после смены, вошла в комнату и смущенно остановилась у двери – за столом сидели трое из пяти проживавших в комнате женщин, и все осуждающе смотрели на вошедшую.
– Добрый вечер! – робко поздоровалась Марфа.
– Че-то я сильно сомневаюсь, что он добрый, – поджала губы Расима. – А ну, говори как на духу – ты беременная?
– Что?! – Марфа искренне удивилась и даже фыркнула насмешливо – придумали тоже, беременная! – Вот еще, ерунда какая! Нет, конечно!
Ничего такого, ведь беременных обычно тошнит, плохо им, есть они не могут, и вес… и все такое. А она, Марфа, с тех пор, как зажили синяки и ссадины и ушла боль, чувствует себя хорошо. Насколько это возможно на такой работе.
– А месячные у тебя когда были? – прищурилась Расима.
– А вам какое дело? – покраснела Марфа.
А потом до нее дошло…
Ведь и в самом деле – замотанная тяжелой работой, она не заметила, что с тех пор, как она живет здесь, эта мучительная в такой скученности проблема не напоминала о себе ни разу. Марфа не особо заморачивалась по этому поводу, списав все на условия труда.
А теперь, когда Расима вот так, в лоб, спросила ее, девушка сообразила, что «проблем» нет уже больше трех месяцев…
Марфа пошатнулась, схватилась рукой за горло и медленно опустилась на кровать.
Видимо, выражение лица у нее было такое, что проняло даже Расиму:
– Так ты что, не знала, что ли?! С мужиком кувыркалась – и не знала, что от этого дети бывают? У тебя, вон, пузо уже растет!
– Да не кувыркалась я! – отчаянно закричала Марфа, с ужасом осознавая страшную реальность. И то, что она считала результатом питания одними макаронами и кашами, – вовсе не полнота… – Он меня изнасиловал!
Кто-то из женщин ахнул, а потом в комнате зазвенела тишина.
Нарушенная тихим голосом Расимы:
– Так вот почему ты так кричишь по ночам… Так тебе на аборт надо, девочка. Срочно! Если уже не поздно – живот-то уже виден!
Но было уже поздно…
Срок оказался бо?льшим, чем было разрешено для аборта.
Глава 10
И вот это уже был конец…
Конец ее планам, мечтам о новой жизни. Конец всему.
Потому что беременных из общежития сразу выгоняли – для работниц с детьми существовали семейные общежития. Но о том, чтобы получить там комнату, и речи не шло – Марфа на заводе проработала без году неделя, а в очереди на «семейку» стоят годами.
Комнату снимать ей было не на что. Помощи искать не у кого.
