Женщина ничком упала на траву и зарыдала, сотрясаясь всем телом.
А Павла буквально придавило к земле тяжестью этой застарелой боли, горя, отчаяния.
Он присел рядом с Марфой, приподнял ее, прижал к груди и начал покачивать, словно маленькую девочку, монотонно напевая что-то неразборчивое и внушая той, кого он считал матерью, покой и умиротворение.
И рыдания ее постепенно начали затихать. Но Марфа еще минут двадцать сидела, приникнув к широкой и такой надежной груди приемного сына, рядом с которым ей было тепло, спокойно и уютно.
Чего она никогда не ощущала, находясь рядом с Сигизмундом.
– Спасибо тебе, хороший мой, – прошептала женщина, поднимая заплаканные глаза на приемыша. – Как хорошо, что ты у меня есть!
– А кто я тебе, мама Марфа? – тоже шепотом спросил Павел. – И кем тебе приходится на самом деле Сигизмунд?
– Он – мой родной сын.
– А я?
– А ты – урожденный Кульчицкий.
– Что?!
– Я и барыня – мы рожали в один день. У нее родился ты, у меня – здоровый красивый мальчик. Магдалена побоялась показывать тебя мужу, и ее врач пришел с тобой ко мне. И попросил отдать моего сына барыне. А тебя…
Марфа запнулась и отвела глаза.
– Что меня? – напряглись желваки на щеках Павел. – Придушить?
– Ну, он сказал, что ты все равно не жилец…
– Понятно… – холодно усмехнулся Павел, недобро прищурившись. – Мамочка поменяла уродца на красавчика…
– Не суди ее, не надо!
– Не буду. Мне есть кого судить.
– Павел! – Марфа заглянула в глубину его ставших холодными глаз. – Дай мне слово, что не причинишь вреда Сигизмунду!
Глаза закрылись, ответа не последовало. И лицо его словно окаменело.
– Павлуша!
Молчание.
– Ну что же, – опустошенно произнесла женщина, поднимаясь с земли, – поступай как знаешь. Но имей в виду – если с моим сыном что-то случится, я этого не переживу! Я уйду из жизни!
– Это шантаж, мама Марфа.
– Называй как хочешь.
– Хорошо, – глухо прозвучало за ее спиной. – Даю слово. Я лично ничего не сделаю с ТВОИМ сыном.
Глава 21
И он выполнил обещание. Пашка не тронул Гизмо, даже когда тот ранил его. А потом еще и нес этого подонка на руках, истекая кровью, пока не пришла помощь…[4]
Когда правда открылась, Магдалена повела себя вполне предсказуемо – она горой стояла за сына, оправдывая его извращенную жестокость «зовом крови конунгов». Эта женщина, на мой взгляд, была не совсем нормальна – она абсолютно искренне считала своим родным сыном Гизмо. И даже пыталась помочь ему скрыться, когда у мерзавца под ногами задымилась земля.
А еще Магдалена помогала сыночку в устранении нежелательных свидетелей – меня и последней, «свеженькой», так сказать, жертвы Гизмо – модели Карины Эшли, похищенной помощником Сигизмунда прямо со светской тусовки. И – Моники.
Чудом выжившей Моники, которую Павел успел вырвать из лап смерти. А лапы эти принадлежали Гизмо.
В общем, мы с Моникой и Павлом оказались в одной из лучших клиник Москвы.
А Гизмо – в больничке СИЗО.
Магдалена пыталась добиться перевода драгоценного сынульки в хорошую клинику, трясла толстым кошельком, задействовала все свои связи.
Но у нее ничего не вышло. И не только потому, что уж очень жутко «развлекался» ее сыночек – дамочка и сама оказалась под следствием за укрывательство и пособничество преступнику.
Правда, очень скоро все обвинения в ее адрес были сняты – вину взяли на себя исполнители, заявив, что нападение на моих родителей было исключительно их собственной инициативой.
Возможно, если бы к делу подключился Кульчицкий-старший, каким-то образом и удалось бы смягчить условия содержания Гизмо под стражей.
Но Венцеслав повел себя совершенно неожиданно.
Неожиданно для всех, кто его знал и ведал о «повернутости» Кульчицкого на чистоте крови, на достойном продолжении рода, на «правильных» наследниках.
Еще там он повел себя непредсказуемо, на опушке леса, из которого вышел, шатаясь, окровавленный Павел с потерявшим сознание Гизмо на руках. Я бесполезно суетилась рядом с ним. Марфа, увидев, к чему привела взятая у нее клятва, открыла правду о происхождении «Змея Горыныча», и Венцеслав принял сына безоговорочно.
И выражение его лица, когда он узнал о подмене генетически «бракованного» ребенка на здоровенького (как оказалось, лишь внешне) малыша, я не забуду никогда…
А еще мое сознание автоматически отметило непонятную реакцию Дворкина на эту новость. Но тогда я была слишком измучена, чтобы анализировать это.
И только потом, в больнице, когда я немного пришла в себя, я поняла, что именно прочла тогда на лице Александра Лазаревича.
Облегчение. Невероятное облегчение.
Насколько я смогла позже разобраться в личности этого внешне холодного, замкнутого, какого-то роботообразного человека, Дворкин был искренне, не по службе, а по велению души предан Кульчицкому. Можно сказать, они дружили.
И когда в округе начали пропадать девушки, бывший агент «Моссада» сумел сложить два и два. Он все сильнее подозревал Сигизмунда, особенно когда год тому назад исчезли Моника с подружкой. Именно это подозрение заставило тогда Александра Лазаревича обшарить практически каждый камешек, каждый кустик в поисках следов девушек.
Но он и его люди, как и люди из службы безопасности банка (особенно те, кто не уследил за дочерью босса), не нашли ничего. И никого…
Потому что логово поддельного Змея Горыныча тоже было запрятано в старых каменных выработках. Откуда на поверхность не долетало ни звука – крики жертв гасли в толще стен…
Только Павел смог найти это место. И не потому, что обшарил все тоннели – он как раз не любил там бродить, парню и своего личного подземелья хватало.
Пашка отыскал Монику ментально. Он начал целенаправленно искать ее, мысленно искать, сканируя пространство. Отчаянно надеясь, что она жива. Она не могла умереть, не имела права!
И – нашел.
В общем, Дворкин все отчетливее осознавал – сын Венцеслава Кульчицкого, похоже, и есть тот самый маньяк, похищавший девушек. А в том, что это был маньяк, никто уже не сомневался, особенно когда нашли чудовищно изувеченный труп скончавшейся относительно недавно Аси.
И когда оказалось, что эта блондинистая мразь не имеет к Кульчицким никакого отношения, Александр Лазаревич искренне обрадовался.
Правда, оставалась еще Марфа, родная мать Гизмо. И, как оказалось, любимая женщина Дворкина.
Но Марфа, узнав все подробности, сделала свой выбор. Хотя я больше чем уверена, этот выбор дался женщине ох как нелегко…
Для нее теперь существовал только Павел.
В общем, все постепенно налаживалось. Гизмо ждал суда в СИЗО, Моника постепенно шла на поправку (хотя без помощи психиатра не обошлось – слишком уж много ужасного пришлось перенести девушке). Павел удивлял врачей своей фантастической регенерацией – человек с таким тяжелым ранением и такой потерей крови вообще не должен был выжить. А уж тем более страдающий ихтиозом Арлекино!
Павел стал настоящей сенсацией не только в мире медицины, но и в мире людей. Пресса и телевидение наперебой смаковали новость – Гизмо Кульчицкий, наследник мыльной империи, любимый ньюсмейкер светской хроники, оказался маньяком! И вообще не наследником! А наследник на самом деле – генетический урод, всю жизнь скрывавшийся от людей под землей!
Змей Горыныч!
Дракон!
Жуткая, уродливая рептилия!
Которого мыльный король с ходу признал своим наследником и уже готовит соответствующие документы, лишающие Гизмо Кульчицкого каких-либо прав!
И эта истерия привлекла внимание кое-кого…
Я до сих пор не знаю, кто это был. Ничего… вернее, никого подобного я в своей жизни еще не видела.
Сначала была попытка ментальной атаки на клинику, в которой пребывали трое[5].
Клиника в связи с громким процессом над Гизмо и неутихающим интересом прессы к Павлу (толком никто его сфотографировать пока так и не смог) охранялась особо тщательно. Всю охрану клиники сменили люди Климко, Кульчицкого и Пименова.
