Я задумалась, знаю ли ее. Она казалась смутно знакомой. Мне понадобилось несколько минут, чтобы угадать в этом лице свое собственное. Не такое, как сейчас, но такое, каким оно было пять лет назад: более мягкое и исполненное надежд.
Неудивительно, что я не признала себя в рисунке принца — ведь я много месяцев носила маску Золушки. А тогда я не вела себя столь неприветливо, и во взгляде моем не было ни следа ожесточенности.
Я обратила внимание на текст рядом с рисунком. Там было написано:
«Я получаю все, что пожелаю, кроме нее. Я велю ей прийти ко мне, но она не приходит. От этого я хочу ее лишь сильнее.
Когда я найду ее, то добьюсь и заставлю полюбить меня, потому что меня никогда еще не любил кто-то, способный сопротивляться моему проклятию. Полагаю, она может отказать мне. Она может осудить мои замыслы и дать отпор моим заигрываниям. Она может даже возненавидеть меня.
Меня никогда не ненавидели. Ее ненависть устроила бы меня почти так же, как и любовь. Возможно, даже больше. Как жаль, что любовь и ненависть — противоположности. Было бы прекрасно получить от нее и то, и другое, почувствовать огонь ее страсти во всех возможных формах.
Ночь за ночью я представляю ее, обнаженную в моей постели, льнущую ко мне, злящуюся на меня. Борющуюся со мной, соблазняющую меня. Она та битва, которую я должен выиграть, женщина, которой обязан добиться. Я хочу быть с ней и грубым, и нежным. Я хочу каждый день совращать ее и каждую ночь завоевывать.
Кто-то скажет, что это безумие, вот так хотеть женщину, но я думаю, что это любовь. Не равнодушная, переменчивая любовь, которую воспевают поэты — любовь, что рождает нежность, а убивает жестокость. Нет, эта любовь — что-то более чудесное, как любовь к Богу, и мстительному, и милостивому. Она так же вечна, как море. Так же прекрасна. Так же опасна. Так же таинственна.
Она единственная женщина, которая когда-либо мне отказывала. И все же я хо…»
Он был сумасшедшим — одержимым, психом. «И все же, я хо… И все же, я хотел ее». Когда я закрыла книгу, мое сердце билось быстрее, чем когда я ее подняла. Я почувствовала, как щеки залил румянец и кровь забурлила от пульсации желания.
Моя реакция была вызвана не проклятием принца, а его навязчивыми словами. Слова со временем свиваются в заклинание. Они вызывают в наших умах картины, воспламеняющие наши чресла и волнующие души. И хоть я не любила принца, хоть боялась его, но не могла избавиться от жарких образов, которые его слова разожгли в моем воображении.
Принц пошевелился во сне, но не проснулся, лишь сонно и хрипло прошептал: «Эмбер».
Я вздрогнула от звука его голоса и со звоном опрокинула ногой пустые винные бутылки. Его глаза открылись, и он повторил более твердо:
— Эмбер.
Я ожидала жжения от прикосновения фиала с лунным светом к моей коже, но он оказался в ловушке между корсажем и рубашкой. Я не могла воспользоваться его силой. Нервы левой руки завопили от боли в горящем пальце, но этого было недостаточно, чтобы остановить мои ноги. Я пошла к нему.
Он оказался темнее, чем я запомнила. Каштановые волосы были почти черными. Кожа, обласканная солнцем, — почти смуглой. Когда я приблизилась, он сидел в постели все еще полусонный, одеяла сползли с мускулистой груди.
Принц потянул меня на себя и поцеловал. На сей раз он не жаловался, что у моих губ вкус пепла. На сей раз в его поцелуе совсем не чувствовалось нерешительности. Он напал на мой рот, принудив мои губы раздвинуться, и терзал меня своим языком, пока я не застонала и не заерзала на нем.
— Ты — это она, — шептал он, лаская губами мою шею. — У тебя другое лицо, но ты отзываешься на ее имя.
Его близость подавляла, ему было невозможно противостоять — словно мои кошмары ожили. Я попыталась сопротивляться, думая о Риане, но, как и в кошмарах, воспоминания о нем наложились на мое восприятие принца. Он был прекрасен, но нежные на вид руки казались мне грубыми и мозолистыми, как у Риана. От него пахло соломой, лошадьми и кожей так же, как и от моего Риана. Проклятье принца сплело из воспоминаний о моем любимом петлю вокруг моей воли. Я боролась, как преступник на виселице, понапрасну крутясь, чтобы глотнуть напоследок свободы, прежде чем кара настигнет меня.
Я боролась с ним, но вскоре мои предательские руки перестали отталкивать его и начали стаскивать одеяла, чтобы обнажить больше его тела для моих голодных прикосновений. Он спустил с меня рубашку и корсаж, чтобы обнажить груди — но, увы, недостаточно, чтобы высвободить фиал с лунным светом — и, накрыв их руками и губами, начал посасывать, пока я не застонала и не прижала его голову сильнее. Его слова на бумаге были искусны, но манера соблазнять — хищной, не оставляющей времени на нежность.
Он спешно задрал мои юбки, так что те сбились вокруг талии. Разорвал центральный шов на моих свободных панталонах и погрузил в меня пальцы. Я была уже влажной и жаждала его прикосновений. От проникновения я застонала и завращала бедрами, чтобы вобрать его глубже. Длинные, сильные пальцы погружались в меня и выходили обратно, торопливо, но уверенно приближая к разрядке. Я закричала и задергалась, когда меня прошило наслаждение.
Меня еще трясло, когда он убрал руку, схватил меня за плечи и подмял под себя. Он вошел в меня без предупреждения. Ощущение не было болезненным, но не было и приятным. Я снова кончила и возненавидела себя за это.
Его движения были грубыми, голодными и неустанными. Он так яростно трахал меня, что должен бы был быстро кончить. Но он все продолжал. Отчаянно и неослабевающе, он так жадно набросился на меня и задал такой зверский темп, что все мысли будто разлетелись.
