громко отодвигает свой стул, шум действует на меня отрезвляюще. Я вздрагиваю, поднимаясь следом. Понимаю, что с этих пор посуду мне придется убирать самой. — Знаешь, разговоры с ним мотивируют. Начинаешь понимать, для чего живешь на этом свете и вообще… это ощутимо приводит в чувства. Именно это тебе сейчас и нужно, да?
17 глава
Захария и в правду был кем-то вроде бога у них, потому придерживался определенной модели поведения и соответствующему имиджу. Его светлые глаза лучились мудростью и видели цель, которой он был готов поделиться с каждым. Ему на вид было не больше шестидесяти — вполне достаточно, чтобы называться мудрым. Но, по правде говоря, здесь никто не знал его точного возраста. Его волосы были седыми, как и короткая, но густая борода, в которой практически терялась ободряющая полуулыбка.
Его соответствие божеству спотыкалось лишь на одном пункте — всемогуществе. Захария был парализован ниже пояса, потому передвигался исключительно в инвалидном кресле и оттого крайне редко покидал границы своих апартаментов.
Однако будет большой ошибкой считать, что паралич сделал из него слюнявого слабака. Ни раньше, ни теперь слово «слабак» не могло стоять рядом с его именем. Взгляд Зевса, убедительность Цицерона, решительность Соломона: стоит пожить здесь всего пару дней и начинаешь понимать, почему на старика смотрят так, словно он некогда выкопал Тихий океан.
Наш первый разговор был долгим, полным выдержанных пауз, вопросов и уверений с его стороны. Но главная мысль нашей беседы была такова: я вернулась в лоно семьи. Для него это было радостной вестью. Для меня? Трагедией.
Когда разговор закончился, и я вышла, благословленная рукой хозяина этого места, стало ясно, что все здесь просто подхватили его песню. Люди, которых я встречала, с которыми поневоле знакомилась и общалась, повторяли вслед за ним. О мести. О ненависти. О силе истинных людей.
«Человек — венец творения» — для Захарии это было неоспоримой истиной, девизом законников.
Может, именно это выпячивание собственного «я» не нравилось мне в здешних людях и месте. Или же объединяющая их злоба, частью которой я не хотела становиться, пугала и не давала почувствовать в безопасности. А может, вместе соединились все отрицательные факторы, начиная моим побегом и кончая здешних гнусных сплетен обо мне и Амане, но я ясно поняла, что никогда не смогу назвать это место своим домом.
Отец (тот, который меня вырастил) приучил меня смотреть на мир иначе. Я не следовала его политике всепрощения, но это вовсе не означало, что теперь я готова стать так же как и все эти люди машиной для убийств. А ведь под местью Захария понимал именно это: я должна была пройти курс его невероятных тренировок, которые сделают из любого человека супермена, а потом, когда настанет час, убить ублюдка Амана во имя себя и своей новой семьи, которую сплотила череда потерь. Старик считал, что убийство за убийство — именно то лекарство, которое мне необходимо. Я молчала, не собираясь это оспаривать или же выражать бурного восторга.
— Но тебе, конечно, необходимо пока прийти в себя. Свыкнуться с потерей. С новой обстановкой. — Вспоминала я впоследствии его длиннющий монолог. — Кнут поможет тебе. О, ты не представляешь, Мейа, как он рад, что наконец-то нашел свою кровь.
От одних, одержимых генеалогическим древом, я попала к другим, но точно таким же. И если тех я не успела достаточно хорошо изучить в виду расстояния, разделяющего наши социальные статусы, то мотивы этих людей я смогла понять за какие-то несколько дней.
Я была здесь не из-за милосердия Захарии или же его родственных чувств. Он не стремился к объединению своей семьи, как пытался показать. На самом деле у меня просто был долг. И под долгом я имею в виду вовсе не месть, хотя о ней и твердили на каждом углу, а примитивное размножение. Я была чистокровным человеком — благодатной почвой для продолжения потомства.
Вероятно, какую-то неделю назад меня бы это возмутило, вывело из себя. Теперь, размышляя и приходя к такому выводу, я мысленно пожимала плечами. Пускай делают и думают, что хотят. В конце концов, я поняла, что мои попытки сопротивления всегда оканчиваются довольно трагически. Кто знает, что могло произойти после очередной такой?
На этой базе находилось чуть больше двухсот человек. Довольно много, но понимать саму эту цифру ты начинаешь лишь когда оказываешься в столовой, выстаивая очередь за своей порцией, окруженный шумом — своим злейшим врагом. С некоторых пор я полюбила тишину, хотя первые дни она казалась мучительной, потому что ставила перед фактом полнейшего одиночества. Теперь же я находила молчание приятным, оно давало пространство, свободу…
Если верить Кнуту, я здесь уже почти две недели, но время мало что для меня значит. Я ни к чему не стремлюсь, для меня каждый день — понедельник. Ничего не меняется, даже погода, ведь за эти две недели я так и не увидела неба над своей головой. Захария говорит, что выходить наружу опасно.
Мои догадки оказались верны, база действительно находилась под землей, и брат уверял, что здесь мы — в полной безопасности, ведь ее никто и
