– Так ты еще недоволен? – Юздовский вытаращил глаза. – Развел меня на десять тысяч и плачешься?
– Твои десять тысяч – тьфу и растереть. Ты лишился денег, а я могу лишиться жизни. Чувствуешь разницу?
– При чем тут твоя жизнь, Александр Исаакович?
– При том. Мой человек подписал какого-то умельца из Ростова, у них возникли непонятки, потом моего человека арестовали. А буквально на днях я узнал, что его убили на зоне. И все началось с твоего перстня! Дошло теперь? Пошевели своими роскошными напудренными мозгами, Феликс Георгиевич, прикинь, какие выводы и какие действия последуют со стороны его дружков на воле!
Юздовский смотрел на него, явно не понимая.
– Какие действия?
– Такие! Разделают как кабана, и все на этом!
Бернштейн посмотрел в сторону торговых рядов и вдруг заметил знакомую сутулую фигуру. Шура Памфлет терся рядом с седобородым.
– В-вашу мать! – не выдержал Александр Исаакович, срываясь с места и бросаясь обратно через железнодорожные пути. – Складень! Мой складень! Ох!.. Черт бы вас побрал, Феликсушка, с вашими…
Он бежал, он скакал по снегу, как северный олень, он летел, как полярная сова. Но было поздно. Когда Бернштейн остановился перед торговым местом седобородого, Памфлет уже скрылся в толпе, а складня на месте не было.
– Где… он?
– Кто? – спросил продавец.
– Складень… Святой Власий…
– Чего-о? Какой еще святой?
– Он там лежал, за подсвечниками!
– А, это… – Седобородый зябко похлопал нога об ногу, подышал в ладони. – Медная пряжка это, а не… как ты там ее обозвал… Кладень? Да за пять рублей отдал, все равно обломок, я им чеканку подпирал, чтоб не падала. Пряжка это, гражданин! Понавыдумывают тоже.
Он снисходительно, с какой-то даже жалостью посмотрел на Бернштейна, на его старое демисезонное пальтишко и кроличью шапку.
– Так вы за визитницей вернулись? Вещь знатная, спору нет! Пять рубликов с ценника скину, так и быть! Берете?
Есть у коллекционеров еще одна градация различия. Не «горизонталь», не «вертикаль», а некое третье измерение. Дело в том, что все более-менее известные в городе коллекционеры находятся под «опекой» у органов правопорядка. Как полноценные агенты «с подписью» и псевдонимом, или как разовые информаторы. Они никогда в этом не признаются. Они скажут, что это мифы, распространяемые завистниками. «Мы с вами серьезные, умные люди, мы все понимаем!» Более того, они презирают стукачей, презирают искренне и порой бурно. Более того, несмотря на все мифы и на весь свой ум, они упорно подозревают в стукачестве каждого из своих коллег. Что понятно, поскольку сами стучат.
Это одно из правил их бизнеса. Одна из особенностей их деятельности, которая всегда идет немного вразрез с законом. Достигнув определенного влияния в своей среде, любой коллекционер попадает в поле интересов серьезных и по-спортивному подтянутых людей в неброских костюмах-двойках. Те, кто идет на контакт, продолжают заниматься собирательством. До поры до времени, в зависимости от обстоятельств. Тех, кто упирается рогом, выводят из игры, для чего Уголовный кодекс предлагает множество способов – от рядовых статей за тунеядство или спекуляцию до перепродажи валюты в особо крупных размерах, за что могут и лоб зеленкой помазать.
Так вот, у разных «коляшей» – разные курирующие органы.
Например, Александра Исааковича Бернштейна курирует оперуполномоченный по особо важным делам из Пятого отдела областного Управления КГБ. Сотрудничество насчитывает без малого десяток лет, с тех пор, когда майор был еще старшим лейтенантом, а Бернштейн только-только отыскал в Дмитрове своего «Симеона Богоприимца», с которого он и начался как серьезный коллекционер. Майор (сам, кстати, человек образованный, фамилию Микеланджело пишет без ошибок) работает аккуратно, не перегибает, понимает, что с мелкой гопотой его подопечный дел не имеет, а потому еженедельной информации не требует, а бережет для будущих великих свершений.
С шелупенью вроде Шуры Памфлета работают обычные опера милицейского угрозыска. Особо не церемонятся. Шура пользуется некоторой известностью в уголовной среде на Приморке. Через него сбывают краденое барахло, не только предметы искусства – от швейных машинок до автомобильных запчастей. Памфлет всегда что-то про кого-то знает, и если на него грамотно надавить, он так же грамотно стучит.
А вот с персонажами вроде Феликса Юздовского работает ОБХСС. Не Пятый отдел, конечно, но, заметьте, и не простые сыскари. У них узкая специализация да и курируемый контингент совсем другой – все люди солидные, интеллигентные, можно сказать… Капитан Семенов встречался с Феликсом раз в месяц – известная парикмахерская на Лиговке, кабинет лечебного массажа в министерской поликлинике, кинотеатр «Аврора», иногда даже личная семеновская «Победа». Никакой особенной отдачи от Юздовского на сегодняшний момент не было: подтвердил подделку в одном деле, подсказал нужный адрес в другом. Ну, так там и другие бы подтвердили и подсказали. В основном он поставлял в соответствующую папочку капитана Семенова мелкий чёс: характеристики коллег, какие-то фразочки, наклонности, любовницы и так далее.
«Но ведь всякое бывает! В жизни должно быть место подвигу! – повторял каждый раз капитан перед тем, как попрощаться. – Какой-нибудь экстренный случай, понимаете? Крупные расхитители социалистической собственности, например. Или матерые взяточники, которые не знают, куда деньги вложить…»
На этот экстренный случай у Феликса Георгиевича имелся номер телефона, по которому он мог связаться с куратором в любое время дня и ночи. Хотя этой возможностью он практически не пользовался. Да и теоретически – тоже.
И вот сейчас Юздовский стоял на этом чертовом переезде, будто оплеванный. Снег набился в новенькие импортные полусапоги, внутри хлюпала влага. Он ожидал от Бернштейна чего угодно: объяснений, извинений, жалких ужимок. Обмороков, припадков каких-нибудь, наконец. Но Бернштейн, скотина, превзошел себя! Он сам еще недоволен! Кривит рожу! Он, видите ли, сделал ему одолжение! Его жизнь, видите ли, в опасности! И убежал, не попрощавшись. Просто смылся. В голове даже не укладывается…
Единственный вывод, который отсюда следует: не будет ни денег, ни перстня. Вот так.
Юздовский постоял еще немного, высматривая в рыночной толпе знакомую шапку. С тоской и болью покосился на свои полусапоги. Такие под батарею не поставишь – телячья кожа тонкой выделки покоробится, потеряет вид. Придется набить туалетной бумагой, на крайний случай – газетами.
Нет, Бернштейн просто забыл про него. Бернштейн его кинул. Мерзавец! Какое вопиющее жлобство!
Но тогда пусть не обижается. Его прапрадед из-за перстня стрелялся, и он тоже готов идти до последнего. Представители княжеского рода Юздовских так просто не отступают!
Решительным шагом Феликс Георгиевич направился к железнодорожной станции, нашел телефонную будку и набрал заветный номер.
Знакомая светло-серая «Победа» замедлила ход у автобусной остановки, прокатилась дальше, повернула и скрылась за угловым домом. И правильно. Лишние глаза никому не нужны. Недалеко Уделка, на остановке могут оказаться знакомые или знакомые знакомых.
Юзовский покинул остановку и отправился следом за машиной. «Победа» стояла в нескольких метрах за пешеходным переходом. Он открыл переднюю пассажирскую дверцу. Внутри пахло куревом, бензином и нагретым кожзамом.
– Скатаемся на Выборгское, мне там в один мебельный надо. – Семенов скользнул взглядом по лицу Юзовского. – Как жизнь?
– Нормально, – сказал Юзовский.
– Тогда поехали.
Сидеть было неудобно, ноги девать некуда. Феликс пошарил руками, пытаясь найти рычаг или какие-нибудь кнопки для регулировки сиденья, но ничего не нашел. Может, сиденье вообще не регулируется. Раньше он почему-то этого не замечал.
– Как семья? Как здоровье? – поинтересовался Семенов.
– Спасибо, – сказал Юзовский.
