– Живой?! – крикнули в лицо.
Это Квентин. Схватил, потянул куда-то.
– Главное, держись на ногах! Упадешь – ты труп!
Он попер напролом, наклонив голову и выставив вперед локти, Модус – за ним. Первые несколько секунд они будто бодались со стеной. Голова и плечи Квентина вздрагивали – его били, он в ответ пинал коленями, размахивал локтями, бил головой, рычал как медведь. Модус, прикрывая его сзади, тоже лупил по цепляющимся рукам, по оскаленным зубам… А потом толпа вдруг подалась, рассыпалась перед ними. И Модус поскользнулся на чем-то мокром, теплом, живом еще, шевелящемся… Устоял, случайно смахнув рукой какую-то старуху.
Они оказались на каких-то задворках, рядом с узкой улочкой, по которой молча шли оглушенные люди в разорванной, окровавленной одежде. Площадь ревела где-то там, позади, далеко. Пахло помоями. Рядом протекала сточная канава, собравшаяся в ней жижа имела подозрительный красный оттенок. Квентин стоял, привалившись к стене, опираясь руками о колени, глубоко дышал. Волосы слегка растрепались, под глазом наливался синяк, но рубаха каким-то чудом уцелела, даже не испачкалась, и вообще выглядел он, черт его дери, как наследный принц после небольшой разминки в фехтовальном зале.
– Бежим дальше, не останавливайся! – крикнул Модус.
Он свернул в узкий заулок, перемахнул через глиняный дувал, пробежал чисто выметенный и посыпанный опилками двор, едва не наступив на выскочившую под ноги курицу. Другой заулок, третий, лавка обувщика, торговые ряды… Постепенно шум площади затих, Модус оказался в тенистой финиковой роще на окраине города. Повалился на колени, сердце колотилось под горлом. Следом подбежал Квентин. Он был в ярости.
– Зачем ты повел меня на эту казнь?! – загремел он трубным голосом кельтского воина. – Чтобы нас затоптали? Или чтобы напомнить о злодеяниях римских солдат?! О расправах над нашими близкими? Ты же Модус Брейден Думнонский, сын Виллема Думнонского, преданного вассала и лучшего воина моего отца! А наслаждаешься жестокостью проклятых поработителей, прыгаешь, как обезьяна, чтобы доставить им радость!
– Какая муха тебя укусила, Квентин? Чем я провинился?
– Тем, что тебе, песий ты сын, свобода нужна только для того, чтобы жениться на топтанной-перетоптанной Зие, нарожать с ней детей и осесть на этой проклятой чужбине! А то, что твою родную землю топчут римские солдаты – наплевать! Убивают лучших бриттских мужей, насилуют красивейших бриттских девушек – пусть! Ничего страшного! Пусть топчут, пусть убивают и насилуют! Ведь в Британии холодно, там то туман, то снег, там не растут финики и смоквы, и урожай снимают не трижды в год, как в Иудее, а всего один раз, да и то если повезет!
Модус с удивлением и даже тревогой смотрел на друга.
– Откуда у тебя такие слова, Квентин? Я никогда этого не говорил и не думал, клянусь Таранисом и Беленом![11] Я люблю свою землю! – Он говорил с паузами, отмечая каждое слово взмахом ладони со сложенными большим и указательным пальцами. – Я готов, как и раньше, отдать за нее жизнь, но… Она слишком далеко, Модус! Да, вокруг нас враги, но мы не можем с ними ничего сделать, остается только смириться… И даже если мы станем свободными… Чтобы вернуться домой, нужны многие годы или большие деньги. Таких денег у нас никогда не будет, а брести пешком через всю Римскую империю – кому мы будем нужны под конец этого путешествия, два немощных старца?
Модус оправдывался, но все равно чувствовал себя предателем. Действительно, Готриг Корнуоллский был признанным вождем кельтов, а Виллем Думнонский – обычным пивоваром, которого Готриг приблизил к себе и одарил милостями, даже подарил замок. А раз его отец служил отцу Квентина, то по всем законам друидов и Модус был обязан подчиняться Квентину! Они оба это хорошо знали, но Квентин всегда держался с ним на равных, они даже побратались, смешав кровь и поклявшись друг другу в вечной дружбе… А теперь друг исчез – вместо него стоял командир, недовольный своим солдатом. Но почему?! Из-за того, что они увидели на площади? Но он-то тут при чем?
Неужели дружба раскололась, как глиняный кувшин? Тогда как они будут жить дальше? Работать вместе с утра до ночи, спать в крохотном сарайчике, противостоять окружающему враждебному миру? Без покровительства старшего и более сильного товарища по несчастью его жизнь может превратиться в ад!
– Послушай, Квентин, выбрось из головы черные мысли, – сказал Модус. – Я ни в чем не виноват. Мы же друзья?
Квентин помолчал, потом тряхнул головой.
– Конечно, друзья! Что это на меня нашло? Пожмем друг другу руки и забудем все, о чем говорили! – Он протянул крепкую ладонь, которой, наверное, мог отрубить врагу голову даже без меча. Модус протянул свою навстречу. Но его ладонь была крепко сжата и рукопожатия не получилось.
– Что у тебя с рукой? – озабоченно спросил Квентин. – Сломал, что ли?
– Нет, – сказал Модус. – Не болит…
Он осторожно разжал намертво скрюченные пальцы. Лицо Квентина вытянулось и застыло. На грязной ладони лежал перстень из тускло-серебристого металла. Ободок его, расширяясь, переходил в львиную морду, раскрытая пасть которой сжимала черный камень тонкой огранки. На внешней и внутренней стороне ободка имелись надписи на арамейском, но Модус не смог их прочесть: хотя за эти восемь лет он и научился местному говору, но грамоты не знал.
– Тот самый?! – изумленно спросил Квентин.
– Угу. Другие там не летали вроде…
Модус надел перстень на палец. На миг ему показалось, будто он облачился в роскошную тогу, мягкую, приятную телу, и в то же время прочную, как стальные доспехи. Отвел руку в сторону, полюбовался игрой камня. Обновка выглядела очень солидно.
– Вот тебе и ловец мух! – тихо присвистнул Квентин. – Сегодня ты поймал жирную муху! Свобода и сто динариев в придачу!
По его тону нельзя было понять, радуется он за товарища или завидует. Но Модус почувствовал, что их положение изменилось: теперь не Квентин властвует над ним, а он – свободный человек – властвует над рабом! Хотя Квентин этого, похоже, еще не понял. Стоит и тупо смотрит на перстень. Наверное, все-таки завидует. Ведь он стоял рядом, и с его ростом вполне мог поймать пропуск в свободную жизнь.
Они выбрались из рощи на окраинную улицу. Мимо, гремя железом и поднимая пыль, промаршировала римская декурия[12]. Друзья сразу примолкли.
– Что будешь делать теперь? – хмуро спросил Квентин.
– Даже не знаю. – Модус почесал в голове. – Надо идти получать вольную. К префекту, что ли. Может, к самому прокуратору. У кого бы спросить? – Он задумался, грызя ноготь на пальце. – Наверное, надо вначале рассказать все хозяевам. – Модус нервно хохотнул. – То-то Ассма обрадуется…
Квентин осмотрелся по сторонам. Место было пустынным, вокруг не было ни души.
– Пока что сними и спрячь. За этот перстень могут убить.
Модус так не думал. Ему не хотелось снимать перстень. И он был уверен, что никто его не тронет.
– Если я стану его прятать, то так и останусь рабом. И завтра мне опять ни свет ни заря топить печь и таскать кули с мукой.
Он замолчал. Вдруг до него дошло: их пути с названным братом расходятся!
Модус озадаченно смотрел на друга.
– Слушай, а что же будет с тобой?
Квентин тяжело вздохнул и печально пожал плечами.
– А что со мной? Захария – старик не вредный, надеюсь, когда-нибудь даст мне вольную. Если Ассма, конечно, к этому времени не заест его до смерти.
Модус запустил пятерню в волосы, ожесточенно почесал. Прошелся взад-вперед.
– Нет! Так не годится. Один я не хочу! – Он взялся за осколок кремня, висящий на шее, потер пальцами шершавый камень. – Вот! Нас двое, Квентин, помнишь? Еще с той треклятой бойни под Эксетером. Или вместе – или никто!
– Думаешь, прокуратор Иудеи поведется на нашу байку, как когда-то повелся Захария, и отпустит нас двоих?
