— Едва ли пойдет, — согласились братья, — ибо операционная линия должна, судя по всему, проходить как раз между двумя этими пунктами.
— А если это так, — рассуждал Михаил Богданович, — то уж совсем не при деле будут самые северные и самые южные крепости наши. И потому следует разоружить на севере Вильманстравд, Кексгольм и Шлиссельбург, а на юге — крепости Черноярскую, Азовскую и Енотаевскую, передав все вооружение туда, где окажется оно наиболее пригодным.
— Где же, Михаил? — спросил Эрих.
— В Динабурге — на Двине, на Березине — против Борисова и в Бобруйске.
— Полагаешь, что дойдет неприятель до Березины? — недоверчиво и не без волнения спросил Эрих.
— Боюсь, что пройдет он и далее, и о том сказал я государю еще в самом начале марта.
Михаил Богданович не сказал брату, что вообще-то он противник того, чтобы тратить силы и деньги на сооружение крепостей, — Россия не Фландрия и не Брабант, и всю ее крепостями не прикроешь. А на те средства, что пойдут на их возведение, можно отлить пятьсот лишних пушек.
Не сказал он и того, что с одобрения Александра и по его приказу главные склады и арсеналы создаются в Пскове, Смоленске и Кременчуге. А не сказал потому, что в этом был ключ к разгадке мобилизационного плана.
Не коснулся и того, что главным складом армии, ее основным арсеналом и самым крупным центром подготовки войск станет Москва, ибо это тоже было большой государственной тайной и свидетельствовало, что Россия готовится к войне не наступательной, а оборонительной, иначе ее главные базы были бы вынесены гораздо ближе к западной границе.
Возможно, Эрих догадывался обо всем, что утаил от него младший брат, а может быть, даже кое-что и знал, но вида не подал, и расстались они по-родственному.
Рекогносцировка на местности, составление планов и карт были лишь одной из сторон необычайно сложной и многоплановой подготовки к предстоящей войне, грандиозной по масштабам, по ожидаемым материальным и финансовым затратам и неизбежным людским потерям.
Вступив в должность военного министра, Барклай стал ответственным за сотни тысяч солдат, офицеров и генералов, составлявших сухопутные силы России, разбросанные на всей ее территории от Финляндии до Камчатки.
Основные контингенты дислоцировались в Петербурге, в Финляндии, на Кавказе и в бассейнах Дуная и Прута — в Молдавии и Валахии. Такое их размещение было прямым следствием войн, которые вела Россия накануне со Швецией, Турцией и Персией.
С Персией война шла уже шестой год. Под началом генерала от кавалерии Александра Петровича Тормасова, главнокомандующего в Грузии и на Кавказской линии, находилось около 30 тысяч человек.
На Дунае и Пруте значительно большими силами командовал Багратион. В феврале его сменил Николай Михайлович Каменский, возглавив самую большую из русских армий — восьмидесятитысячную Дунайскую.
Немалые силы размещались и в Финляндии, а также в многочисленных гарнизонах по всей России.
Все это невообразимое распыление сил оставляло без прикрытия западную границу России, где в скором времени должны были появиться корпуса большой армии Наполеона.
Самым неотложным делом и наиболее радикальным средством защиты от их вторжения Барклай считал заключение мира со всеми странами, находившимися в войне с Россией, и спешную передислокацию войск на линию Вильно — Пинск.
Ключевой фигурой в этом чрезвычайно сложном и довольно деликатном вопросе, как и во всяком другом, связанном с дипломатией и внешней политикой, был канцлер Николай Петрович Румянцев, не только ведавший сношениями с державами иностранными, но и председательствовавший в Государственном совете.
Барклай знал, что хотя Румянцев и слывет франкофилом, но прежде всего он почитался истинным отчизнолюбцем.
Доводилось Михаилу Богдановичу как-то услышать, что граф Николай Петрович очень хотел удревнить свой род и, изрядно преуспев в занятиях российской историей, показывал себя дворянином с четырнадцатого века, хотя только дед его — Александр Иванович, солдат-преображенец, а потом денщик Петра Великого — и был тем человеком, из-за которого фамилия Румянцевых стала знаменитой. В частности, и из-за этого тоже упорно стремился он зарекомендовать себя старым русским патриотом.
Приехав на следующее утро в министерство, когда не было еще шести часов, сел Михаил Богданович за письмо к Румянцеву, которое обдумывал уже довольно долгое время.
«Милостивый государь мой, граф Николай Петрович!» — вывел он старательно и затем легко написал несколько обязательных в таких случаях фраз, в которых говорил о служебном долге Румянцева перед Отечеством и своих собственных перед ним же обязанностях в отвращении нависшей над Россией угрозы.
Затем Барклай написал, что в прежние кампании русская армия, поддерживаемая сильными союзниками, вступала в брань, увенчанная лаврами побед. И войну она вела далеко от своих границ, в глубине союзных нам территорий.
«Ныне Франция, деспотически владычествуя над важною частью Европы, прилегает к пределам тех провинций, на верность коих мы полагаться не можем. Вместо сильных и мужественных войск полки наши составлены большею частью из солдат неопытных и к тягостям войны не приобвыкших.
Продолжительная нынешняя война с Портою Оттоманскою затмевает в них наследственные геройские добродетели, дух национальный от бремени у сильной и бесполезной войны, как и силы физики, начинает ослабевать.
К сим обстоятельствам прибавить еще должно недостаточную защиту обширных пределов наших, скудость в запасах нужнейших к продовольствию предметов, недостаток в крепостных орудиях, снарядах, порохе и прочем и, наконец, истощенные источники денег в казне.
Сообразив все сие, ваше сиятельство, без сомнения, согласитесь со мною в необходимости прекратить в наискорейшем времени настоящую с Портою Оттоманскою войну.
Неминуемый сей жребий предусмотреть можно из настоящего положения раздробленных и рассеянных военных и политических наших сил.
Я не осмелился бы ваше сиятельство сим беспокоить, если бы не предвидел неизбежную войну, следствие коей тем может быть для нас пагубнее, что в настоящее положение наших финансов не в силах содействовать пожертвованием достаточной суммы, дабы быстрыми и решительными мерами привести в устройство стесненные недостатками военные силы и тем утвердить безопасность нашей империи.
Примите, милостивый государь, при сем уверение чувствования совершенного моего к вам почтения».
Окончив письмо и положив его в бювар, где отлеживались некоторое время наиболее важные бумаги, пока не принимал он окончательного по ним решения, Барклай спросил, здесь ли начальник медицинской экспедиции Военного департамента и начальник Инспекторского департамента.
Было уже семь часов, и именно в это время Барклай начинал прием докладов от начальников департаментов своего министерства и других крупных военных чиновников.
Оба генерала были здесь, и Михаил Богданович начал беседу с ними с выяснения того, как быть с набором рекрутов, что сделать, чтоб избежать изъянов при освидетельствовании новобранцев.
Дело было в том, что совсем недавно Александр, зайдя в рекрутское депо, обнаружил в партии молодых солдат старого и слабого мужичонку Осипа Смолина, которого прислал из Ямполя майор 32-го егерского полка Рихтер. Государь удивился, что столь непрочный к службе воитель оказался не где-нибудь, а в егерской команде, и велел подвергнуть Рихтера за столь нерадивое отношение к службе штрафу.
Барклай был государем поставлен о том в известность и не ограничился взысканием с Рихтера проторей, а поставил это дело должным образом и представил Государственному совету доклад, после чего последовал царский указ о наказании гражданских, военных и медицинских чиновников штрафом в пятьсот рублей за прием на службу непригодных к строю рекрутов.
Однако же, как оказалось, проявил Михаил Богданович излишнее рвение, потому что чиновники, испугавшись штрафа, стали усердствовать сверх меры, признавая годными лишь каждого второго рекрута.
