Верность и терпение

Еще до того, как началось обучение Миши письму, языкам, арифметике да географии, пожаловал к ним на чай «дедушка Лео», как звал его мальчик, — тот самый великий ученый, у которого дядя Георг воспитывался в детстве и прожил в Берлине до тех пор, пока не сбежал в Россию.

Дедушка Лео год назад приехал со своим семейством обратно в Петербург и иногда навещал дом воспитанника, непременно принося с собою душистые и сладкие марципаны. Однако на сей раз принес он и несколько книг. Они были уже довольно старыми и назывались «Руководство к арифметике». Причем две книга были на немецком языке, а две — на русском.

— Вот, — сказал Эйлер торжественно и немного смущенно, — эти книги написал я четверть века назад, когда трудился в России. Писал я их по-немецки, но так как преподавал арифметику русским, то и велено было господином президентом Академии графом Кайзрелингом перевести их на русский, что и для меня оказалось весьма полезным, ибо стал я с тех пор довольно сносно на нем изъясняться, а потом и писать.

Миша взял книги, подержал их немного и положил рядом с собою, тихо вздохнув: наверное, хороши они были, да жаль, не про него, потому что ни по-немецки, ни по-русски читать он еще не умел.

Очень скоро после этого тетушка основательно взялась за дело. Она стала учить Мишу немецкому и французскому, так как с детства говорила и на том, и на другом, а вот обучать мальчика русскому побоялась — сама сильна в нем не была.

А с арифметикой и географией знакомил его приходящий учитель — один из тех юношей, которым Эйлер преподавал свои великие премудрости. Был юноша тих и бесцветен, не больно хорошо одет, к тому же заикался, из-за чего сильно смущался, и Миша, еще не очень хорошо понимавший по-русски, не всегда улавливал, о чем толковал его наставник. И потому поначалу учение шло с трудом, через пень-колоду, пока не рассказали они обо всем Эйлеру.

Дедушка Лео подумал немного, пожевав в задумчивости губами, и сказал:

— Студент мой — человек серьезный и прилежный, и, стало быть, менять его на другого никакого резона нет. А что смущается он да заикается, то не беда: надобно уметь и с такими людьми ладить, стараясь вникнуть в те материи, кои он излагает. А материи, изволите ли знать, непростые, и не всяк взрослый их понять может. — И вдруг, оживившись, предложил: — А ну-ка, скажи мне, Мишель, чего, например, не понял ты на последнем уроке?

И Миша признался, что не понимает, как надо поступать с дробными числами, как делить дробь на дробь или же, наоборот, дробь на дробь умножать.

Дедушка Лео улыбнулся ласково и велел принести чернила, перья и бумагу. Старик и мальчик сели рядом, склонившись каждый над своим листом, а Августа устроилась чуть поодаль, но так, что ей было все видно и слышно.

Эйлер стал говорить по-немецки медленно и спокойно, отчеканивая каждое слово. Миша внимательно его слушал и аккуратно записывал то, что дедушка Лео диктовал. Одновременно все это Эйлер и сам записывал на своем листе. Потом, когда мальчик, просияв, признался, что сказанное понятно ему, дедушка Лео так же медленно и спокойно повторил то же самое по-русски и легко обнаружил, что именно не понял Миша из объяснений молодого учителя.

И тетушка Августа, не выдержав, воскликнула:

— Дядюшка Леонард! Даже я и то, сдается мне, поняла!

Эйлер поглядел на нее ласково и сказал:

— Другой раз принесу тебе книгу, чтоб и ты знала, чем это занимается старый Эйлер всю свою жизнь.

Августа с некоторым сомнением в голосе почтительно спросила:

— Неужели, дядюшка, стали писать вы мемуары?

И Эйлер ответил, смеясь:

— Когда профессор начинает писать мемуары, на нем как на ученом можно ставить крест. А я еще кое о чем размышляю. А принесу я тебе, Августа, новую свою книгу, которую скоро окончу.

— И что ж это за книга, дядюшка Леонард?

И старик ответил:

— Называется она «Письма о разных физических и филозофических материях, писанные к некоторой немецкой принцессе».

Мишенька ничего из ответа дедушки Лео не понял, а тетушка Августа хотя и поняла ненамного больше, все же из политесу воскликнула жеманно:

— Ах, сколь это премило и преинтересно быть должно!

А в то время, когда Миша Барклай твердил французские и немецкие штудии, читал русский «Азбуковник», подолгу, не отрываясь, путешествовал по глобусу и по ландкарте России, Георг Вермелейн воевал с турками.

Первое тревожное письмо с театра военных действий пришло через год после отъезда дядюшки в Орел. Письмо это бригадир написал из города Глухова, где лежал он в лазарете. Миша долго искал на карте Глухов, пока с трудом не нашел его наконец в Малороссии, неподалеку от Сум. Вскоре пришло еще несколько писем из малороссийского же города Остера, где полк стоял на зимних квартирах, а потом ушел к Киеву, преследуя шайки польских мятежников, коих дядюшка именовал мудреным словом «конфедераты».

А на третий год письма стали приходить с Дуная, где началась война с турками[14], да из таких мест, какие и на подробной ландкарте отыскать было нельзя: Рябая Могила и Ларга, где Новотроицкий кирасирский полк крепко рубился с янычарами, добывая себе новые награды и вечную славу. Когда в письмах дядюшки появились названия Хотин и Кагул, то отыскать их на карте было несложно, а слышать о них и Мише и тете Августе уже довелось. Известия о тех победах накануне вслух читали во всех церквах, и бюллетени о том расклеены были по всему городу. А Миша узнал об этом, когда читали бюллетень в их лютеранской кирхе Святого Петра.

И тут Миша впервые услышал о фельдмаршале Румянцеве, который с сорокатысячной армией побил турецкого пашу с превосходными вчетверо противу него силами.

Вермелейн дождался, когда Мише исполнилось восемь лет, и 13 декабря 1769 года — точно в день рождения — произвел племянника в вахмистры, что соответствовало фельдфебелю в пехоте. И был чин вахмистра последним из унтер-офицерских чинов. Далее же, чтоб продвигаться вперед, надобно было сдать экзамены на офицера и начать действительную военную службу, находясь в полку от подъема и до отбоя и выполняя все, что требует устав.

В декабре 1770 года пришло Августе еще одно письмо. В нем Вермелейн писал, что из-за ранения, о котором ранее не сообщал, чтобы не тревожить напрасно, выходит он в отставку и вскоре приедет в Петербург.

Миша, услышав о скором приезде дядюшки, порывисто обнял тетю, чего раньше никогда с ним не случалось, и, смутившись, убежал к себе в комнатку.

С возвращением дядюшки у Миши началась новая жизнь. Бригадир, оказавшись в отставке, чуть ли не все свое время посвящал Мише. Сразу же увидев огрехи женского воспитания мальчика, Вермелейн подошел к отроку и как доброжелательный родственник, и как командир полка — хотя и бывший — к своему молодому подчиненному, которого хотел он видеть исправным офицером. И потому с самого начала стал прививать Мише такие качества, как честность, трудолюбие, исполнительность, пунктуальность и безусловное подчинение старшим. Главное же внимание уделил Вермелейн его военному образованию. Он приносил в дом одну за другой книги по военной истории, героями которых были Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь и недавно жившие великие полководцы — австрийский генералиссимус принц Евгений Савойский, английский герцог Джон Мальборо Черчилль и любимый герой бригадира, чье имя поминалось всеми вокруг чуть ли не каждый день, — царь Петр.

Весною же Вермелейн с племянником гулял по городу и окрестностям, и бригадир был его умным и знающим проводником, особо обращая внимание Миши на все, что относилось к армии и ее жизни.

Дядюшка — старый ветеран — рассказывал и о форме встречавшихся им офицеров, унтер-офицеров и рядовых, об отличиях полков и батальонов, об артиллерии, если попадалась им на глаза батарея, об устройстве казарм, когда проходили они мимо длинных корпусов, занятых преображенцами, или городков измайловцев и семеновцев.