Выживший: роман о мести

Парень взглянул на винтовку – кремня и вправду не было. Он вновь побагровел, только на этот раз обозлился не столько на Фицджеральда, сколько на себя. Джон, тихонько посмеиваясь, вновь заработал длинным ножом, разделывая тушу.

На деле Бриджеру в тот год исполнилось девятнадцать, однако из-за хрупкого сложения он выглядел моложе. Он родился в 1804-м – в год начала экспедиции Льюиса и Кларка. Их нашумевшее возвращение в 1812-м подвигло его отца двинуться из Вирджинии на запад.

Семья Бриджеров осела на небольшой ферме поблизости от Сент-Луиса. Для восьмилетнего Джима переезд на запад стал одним сплошным приключением: ухабистые дороги, добытое охотой мясо на ужин, сон под открытым небом. На новой ферме мальчишку ждали луга, леса и ручьи – сорок акров неизведанной территории. Он до сих пор живо помнил, с каким восторгом вел отца к самостоятельно обнаруженному роднику, как гордился построенным над родником навесом. Помимо прочего, старший Бриджер увлекался землемерным делом и часто брал Джима в походы, чем еще больше пробудил в сыне интерес к исследованию новых земель.

Детство Джима внезапно кончилось в тринадцать лет, когда мать с отцом и старшие братья в считаные недели умерли от лихорадки. Бриджер остался с младшей сестренкой на руках, и, хотя сестру взяла под крыло престарелая тетка, добывать деньги для семьи пришлось Джиму. Он нанялся к паромщику.

Миссисипи в те времена кишела судами. В растущий на глазах Сент-Луис шли промышленные товары с юга, сверху по течению прибывало сырье с Дикого Запада. Бриджер слушал рассказы о гигантском Новом Орлеане и чужеземных портах за ним. Встречал заросших бородами гребцов, которые вели лодки вверх по течению, полагаясь только на силу собственных мышц и волю к победе. Говорил с погонщиками, возившими товар из Лексингтона и Терре-Хота. Видел будущее речной навигации – изрыгающие дым пароходы, пыхтящие против течения.

Однако воображение Бриджера занимала не Миссисипи, а Миссури. Всего в шести милях от парома, на котором он работал, две великих реки сходились вместе – в сонное обыденное течение Миссисипи вторгался необузданный поток из дальних земель, соединяя старое и новое, знакомое и неизведанное, обжитое и дышащее вольными просторами. Бриджер каждый раз с нетерпением ждал редкого мига, когда пушные торговцы и путешественники привяжут к паромной пристани легкие плоскодонные лодки, а то и разобьют ночной лагерь – и польются рассказы о свирепых индейцах, обильной дичи, вековечных равнинах и возносящихся к небу снежных скалах.

Тоска по западным землям росла в груди Бриджера незаметно для него самого, исподволь маня в дальние края, знакомые лишь по рассказам. И когда случайный проповедник, взгромоздившийся на паром со своим мулом, спросил парня, в чем тот видит собственное предназначение, определенное ему Господом, – Бриджер в тот же миг выпалил: «Отправиться к Скалистым горам». Проповедник, возликовав, принялся склонять его к высокой миссии нести веру диким народам, и, хотя обращать индейцев в христианство Бриджер не собирался, разговор все же засел в памяти. Запад влек Джима не просто новизной – парню казалось, будто среди дальних равнин и диких гор затерялась часть его души, которая теперь, очнувшись, требует воссоединения.

Будущее представало лишь в мечтах, на деле же Бриджер день за днем не выпускал из рук шест, правя хлипким паромом. Туда-сюда, взад-вперед – бессмысленное движение без цели и конца, отклоняющееся от заданного пути не больше чем на милю. Как не походило оно на ту жизнь, о которой он грезил, – жизнь в странствиях по неизведанным землям!..

Через год работы на пароме отчаявшийся Бриджер, в опрометчивой попытке приблизиться к заветной мечте, подался в Сент-Луис и нанялся в подмастерья к кузнецу. Хозяин попался незлобный и даже положил ему скромное жалованье, которое Джим отправлял тетке и сестре, однако главное условие оставалось ясным и четким: пять лет безотлучной работы.

Пусть новое занятие и не приблизило Бриджера к западным землям, зато разговоров о пионерах здесь хватало, так что все пять лет Джиму было где постигать законы диких равнин. Стоило трапперу или переселенцу зайти подковать коня, как Бриджер, отбросив привычную сдержанность, начинал сыпать вопросами – где бывали, что видели? Так он услыхал и о Джоне Колтере, который несколько миль нагишом бежал от сотни черноногих, готовых догнать его и снять скальп, и о торговом успехе легендарных Мануэля Лизы и братьев Шуто. А уж если выпадал случай увидеть героев во плоти – у Бриджера и вовсе захватывало дух. Раз в месяц, когда капитан Эндрю Генри наведывался в кузницу подковать коня, Джим вызывался сделать работу ради одного – переброситься со знаменитым капитаном хотя бы словом, и эти мимолетные встречи соединяли мечты с действительностью, вселяли в него дальнейшую веру в исполнение желаний.

Срок ученичества истекал в день восемнадцатилетия Бриджера, 17 марта 1822 года. Местная актерская труппа приурочила к мартовским идам постановку шекспировского «Юлия Цезаря». Джим, глядя на сцену, почти жалел о потраченных на билет двадцати пяти центах: длинная бессмысленная пьеса, мужчины в дурацких длинных одеждах, да и язык странный. Однако зрелище затягивало, мало-помалу парень втянулся в ритм торжественных фраз, и когда красавец актер раскатисто произнес: «В делах людей бывает миг прилива; он мчит их к счастью, если не упущен»[1], – Бриджер понял, что эти строки он запомнит навсегда.

Три дня спустя кузнец рассказал Джиму о свежем объявлении в «Миссури репабликан», адресованном «предприимчивым молодым людям». Миг прилива настал.

* * *

Проснувшись на следующее утро, Бриджер удивленно оглядел Фицджеральда, склоненного над Глассом.

– Фицджеральд, ты что?

– Давно у него лихорадка? – спросил тот, не отнимая ладони от лба раненого.

Бриджер метнулся к Глассу и потрогал его лоб – горячий и влажный.

– Я проверял ночью, жара не было.

– Теперь есть. Потеет перед смертью, сукин сын. Отправляется-таки на тот свет.

Бриджер замер на месте, не зная, радоваться или огорчаться. Гласса уже ощутимо трясло, так что Фицджеральд наверняка был прав.

– Слушай меня, парень. Готовимся уходить. Я на разведку вверх по Гранд, ты бери ягоды с мясом и делай пеммикан.

– А Гласс?

– А что Гласс? Ты врачом, что ли, заделался, пока тут сидишь? От нас ему никакой пользы!

– Польза одна – быть с ним, дождаться смерти и похоронить. Таков уговор с капитаном.

– Тогда копай могилу, раз такой умный! Алтарь ему сооруди, не забудь! Но если я приду и мясо не будет готово – отхожу тебя плетью так, что Глассу позавидуешь! – И Фицджеральд, схватив винтовку, зашагал вниз по ручью.

Там, где приток впадал в реку, тонкая струйка ручья широко разливалась по пологому песчаному берегу и лишь потом впадала в стремительную Гранд. Солнечный, типично сентябрьский день близился к жаркому полудню. Фицджеральд издалека вгляделся в беспорядочные следы отряда, различимые даже сейчас, по прошествии четырех дней, потом взглянул вверх по течению, где на голой ветке засохшего дерева сидел орел, словно на часах. Вдруг птицу что-то спугнуло; орел, в два маха поднявшись в воздух, развернулся на крыле и полетел к истоку реки.

Где-то резко заржала лошадь. Фицджеральд глянул было и тут же прищурился: утреннее солнце отражалось в реке, вода сияла, как живой поток сплошного света. За пляшущими сполохами Фицджеральд различил фигуры конных индейцев.

Он тут же рухнул плашмя и прижался к земле, лихорадочно соображая, успели его заметить или нет. Два-три коротких вдоха – и он осторожно пополз к низкорослому ивняку, единственному укрытию. Где-то вновь заржал конь, однако стука копыт не последовало. Фицджеральд проверил винтовку и пистолет – оба заряжены, – снял волчью шапку и поднял голову, пытаясь сквозь ивовые ветви разглядеть другой берег.

Индейцев было пятеро. Четверо стояли неровным полукругом, пятый в середине лупил хлыстом заартачившегося пегого. Возня с конем явно занимала всю четверку, кто-то смеялся.