УДИВИТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, ПРЕДПРИНЯТОЕ АВТОРОМ С АНФИСОЙ ПО ДЕБРЯМ ИСТОРИИ, ПО ТЕМНЫМ НОЧАМ, ПО ВНУТРЕННОСТЯМ, ПО РАЗНЫМ ТАМ ПЛАНЕТАМ. ПО СЕРЫМ КОЧКАМ, ПО ШИКАРНЫМ ЭТАЖАМ И ПО НЕПОНЯТНЫМ КАНАТАМ — С ТОЙ ЦЕЛИЮ ЛИШЬ, ЧТОБЫ УЗНАТЬ, ЧТО НИЧЕГО ОСОБЕННО ХОРОШЕГО ИЗ ЭТОГО ПРОИЗОЙТИ НЕ МОЖЕТ, И ЧТОБЫ РАДОСТНО ДОСТИЧЬ КОНЕЧНОЙ ТОЧКИ МАРШРУТА, ДО КОТОРОЙ, ВПРОЧЕМ, МОЖНО ДОБРАТЬСЯ БОЛЕЕ КОРОТКИМ И ПРОСТЫМ ПУТЕМ.
Фант еще немного подумал и добавил в скобках: (остросинкопированная дискретная фуга).
Поясню: наш герой неплохо разбирается в музыке. По крайней мере секреты полифонии ему столь же доступны, как и тайны синтаксиса и этимологии.
Теперь необходимо было выбрать эпиграф. Поскольку Фант питал к эпиграфам неизъяснимую любовь и старался снабжать ими все свои произведения и все главы в этих произведениях, то отбор цитат и изречений был поставлен на широкую электронную ногу. В специальном блоке памяти компа хранилось более двадцати тысяч выдержек из множества различных книг на все случаи творческой необходимости.
Фант набрал случайную последовательность цифр. На экранчике вспыхнула надпись:
Чтобы познать то, чего вы не знаете, Вам нужно идти по дороге невежества.
Чтобы достичь того, чего у вас нет, Вам нужно идти по пути обречения.
Чтобы стать не тем, кем вы были, Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.
Т. С. Элиот. «Ист Коукер»
— Годится! — одобрил Фант. И вдохновенно принялся писать.
В этом сочинении будет много путешествий: фантастических и полуфантастических, оксюморных и юморных. Путешествия в космосе, по пятиэтажному особняку, по болоту — в большой степени неординарны, но поразительнее всего, пожалуй, не они, а то путешествие, которым открывается ЭКСПОЗИЦИЯ.
Это путешествие по неспокойным ночам истории человеческой, экскурс в то темное, что сокрыто белыми страницами учебников истории и, будучи обнажено, оборачивается либо болью безвозвратных утрат, либо смутным предвиденьем огромных потерь. Это путешествие также и по душе человеческой, поскольку связано оно, с любовью мужчины к женщине и любовью женщины к мужчине, с любовью к ребенку и любовью к людям, то есть с тем, что и должно равно наполнять историю людей и душу человека, если только она где-то гнездится в телесной оболочке.
Это будет очень сумбурное путешествие, потому что в истории и в душе нет стран света, и нет магнитного полюса, и компас там бессилен, и приходится двигаться наугад, и не знаешь, каким путем ты идешь, от хорошего ли к плохому, от зла ли к добру. Может, именно потому, что мы не знаем, какой цели достигнем, автор и прибегнул к ухищрению, выдумав путешествия по космическим мирам, по этажам, по болотным кочкам, даже по внутренностям человека.
Это будет наиболее удивительное путешествие еще потому, что оно проходит по времени, а не по пространству, и читателю заранее будет полезно узнать, что все, входящее в «фугу», как-то связано со временем. Временем жить и временем умирать, временем собирать камни и временем разбрасывать камни, временем любить и временем ревновать, временем любить и временем ненавидеть, временем быть близким и временем быть чужим, временем бескорыстия и временем подлости. Каждая из этих форм времени очень своеобразна, не похожа на другие и настолько хорошо скрыта под своей оболочкой, что мы зачастую не подозреваем истинной природы вещей. А природа эта страшно проста и страшно сложна одновременно: История, великая История нашей жизни.
Есть много способов исследовать эту природу внешнего и внутреннего мира человека, доказать, как каждая секунда нашего существования в миллионных пересечениях с секундами других существований необратимо меняет нас, накладывает на личность человека печать неотвратимого изменения, как большинство наших бед — но в то же время и достижений — определяется желаниями обогнать Историю, отстать от Истории, идти в ногу с Историей или остановить Историю.
Фуга представляет попытку синтезировать разные методы. Нельзя утверждать, что из предлагаемого синтеза родится идеальный инструмент для проникновения в Историю, представляемую здесь как почва, на которой вырастают Побуждения человека. Но по крайней мере что-то из этого должно получиться…
На этой фразе Фант выключил комп и вышел из санузла.
…По дископлану резво бегали иностранцы — то ли туристы с «ГеоСата», то ли командировочные с «ПауСата» — Фант не стал выяснять. Размахивая сверкающими голоаппаратами новейших моделей, они выскакивали то на открытую корму, то на палубу между салонами — и щелкали, щелкали, щелкали. Фант мрачно наблюдал за диковинным народом и все удивлялся, откуда это у людей может взяться столько энергии в семь часов утра. И зачем изводить столько пленки на однообразные металлические стены, мимо которых плыл дископлан.
Впрочем, на стенах были граффити — и в немалом количестве, — ничто иное здесь, ей-богу, не заслуживало увековечивания. Несколько минут Фант и сам бездумно разглядывал рисунки и надписи. Очень много было голых, карикатурно изображенных мужчин и женщин с похабно гипертрофированными половыми органами. Кое-где попадались половые органы сами по себе — и обязательно попарно, мужские и женcкие, изображенные в момент, непосредственно предшествующий соитию.
Время от времени мимо проплывали пятна свежей краски — транспортная служба регулярно закрашивала наиболее непристойные рисунки и матерные выражения. Впрочем, мат обладал свойством проступать сквозь/ любой слой самой густой краски. «И ведь хватает же у людей напористости и безделья, — вяло подумал Фант, — проникать в транспортные туннели и, рискуя быть сбитыми воздушной волной /или пойманными стражами порядка, испещрять стены пачкотнёй…»
А вот лозунги почему-то не стирал никто. «Наши орбиты — самые высокие в мире!» — утверждал один аноним. «И уровень радиации — тоже!» — добавлял другой. «Орпос — дом родной», — умилялся третий. «Орпос — хуй взасос», — паскудничал четвертый. Далее шла размашистая надпись: «Платформа Партии — фундамент перестройки». Политическая прямолинейность и избитость фундаменталистского лозунга, видимо, устраивали далеко не всех, посему рядышком размещались надписи-кузены, исчерпывающие тему до конца: «Платформа фундамента Партии — перестройка», «Перестройка платформы — фундамент Партии», «Платформа перестройки — фундамент Партии», «Партия — платформа перестройки фундамента» и, наконец, «Фундамент платформы — перестройка Партии».
Тут и там желтели категоричные приказы, выполненные по одному и тому же трафарету: «На стенах не писать!» Неведомый шутник не поленился и всюду добавил ударение над буквой «и»…
Фант еще не успел позавтракать. Он понятия не имел, когда и где удастся перекусить. Если по-честному, то они с Иолантой едва не проспали отлет дископлана, и лихая пробежка по раннему, но уже отменно оживленному Курсекту вовсе не способствовала мирному расположению духа. Ни на какую экскурсию они записаться не успели и поэтому сейчас путешествовали на правах вольных пассажиров ничуть не связанных жестким экскурсионным регламентом, но и лишенных тех транзитных и продовольственных льгот, которыми пользуются организованные туристы.
Иностранцы были одеты здорово. Это единственная характеристика, которую утренний Фант — не без тени иронии — смог дать их внешнему виду. Наряды пришельцев недвусмысленно указывали на сугубо функциональный склад их характеров: если курорт — значит, курорт, с вытекающими отсюда шортами, рубашками-распашонками, рубашками-апаш, рубашками-майками, темными очками, тапочками, которые хотелось почему-то назвать пинетками, и демонстративным отсутствие лифчиков у женщин.
«Разбегались, черти! — желчно думал Фант, осторожно уклоняясь от развевающихся голоаппаратов и голых грудей какой-то девицы в полуджинсах, которая уже в пятый раз проносилась мимо него. — Будто и не вставали чуть свет. Конечно! Поели уже. И с любовью поели: им небось рагу не дают…»
В отличие от Фанта, Иоланта вообще ни о чем не думала. Она лежала, полуоткинувшись, в кресле и сквозь опущенные веки следила за мучительной чехардой красных и черных точек перед глазами. У Иоланты была мигрень.
Да, читатель, приходится признать: и в XXI веке медицина еще не всесильна. Вот уже и инфаркт побежден, и бронхиальная астма ушла в прошлое, лечение миопатии существенно продвинулось вперед, рак готов сдать позиции, человечество облегченно поставило жирный крест на СПИДах с порядковыми номерами с первого по пятый, а вот такая гадость, как мигрень, продолжает мучить людей, будто сто лет назад. Понятно, что мигрень — не болезнь, а симптом болезни, но от этого понимания не становится легче. Радикального средства от головной боли пока еще не найдено. Как и от СПИДа-6.
Фант вышел на корму и уединился, стараясь не попадаться на глаза суматошным иностранцам.
Внезапно его обдало тугой и душной волной воздуха. Дыхание перехватило, в носу защипало от озона. Мимо дископлана во встречном направлении промчался его красивый белый собрат — линейный дископлан типа «сандвич», прозванный так по причине двух прогулочных палуб — сверху и снизу.
— А ведь разрядник у него барахлит, — вслух сказал Фант, морщась от запаха озона.
Без особого интереса разглядывая уменьшающуюся корму линейного «сандвича», Фант внезапно понял, чего ему хотелось бы сейчас больше всего. Ему хотелось пива.
Ну все! — скажет читатель. Не оправдал автор нашего доверия. Мы читаем его, ждем, что будет дальше, а он нагородил Бог весть какой ерунды! Ну скажите на милость, что за связь может быть между белоснежным лайнером — тем более, это не иначе как гордость Орпосского флота: «Вологда» или паче чаяния «Михаил Ковальчук» — и обыкновенным прозаическим пивом? Стойте, стойте, не торопитесь, — скажу я. Никакой ерунды здесь нет, а связь на самом деле наличествует. Просто биография Фанта мною еще практически не освещена. А ведь в нее входит и такой эпизод: несколько лет назад наш герой тоже летел на подобном лайнере — «Адмирале Геворкяне», — и монотонность полета скрашивалась именно пивом. Подчеркиваю: алкогольным. Арабским пивом чешского образца «Стелла», которое в результате ошибки было заброшено с Земли в гигантском количестве тремя небандерольными рейсами и потому водилось в баре «сандвича» без видимых ограничений.
Сейчас Фанту захотелось любого пива. Безалкогольного, антиалкогольного, суперпротивоалкогольного — любого. А смотрел Фант, как ни поверни, на уносящийся лайнер. В психологии это называется ассоциацией.
Фант прошел в салон и направился к буфету. Очереди не было. Перед Фантом стоял всего один человек. Силленовые горохового цвета шорты доказывали его заграничное происхождение. Человек и сам честно доказывал это, объясняя буфетчику свои замыслы на непонятном языке. Был ли буфетчик полиглотом или нет — остается неизвестным. Факт, что oн схватывал все на лету и прекрасно знал свое дело. Поэтому он спокойно налил чужаку, вспотевшему от непреодолимости языкового барьера, мензурку безградусной водки. Тот радостно закивал головой, хватил спиртонесодержащего спиртного («В восемь утра!» — ужаснулся Фант), забрал бутылку пива и, произведя перед носом Фанта жест довольства, удалился в свой салон. «О-о! Рашн водка! Харашо!» — должен был
