Отчасти это объяснялось обычным русским противопоставлением учения в школе учению в ремесле, или в амбаре, причем, для начала карьеры, от мальчика требовалась только элементарная грамотность. Не имел значения и самый характер русской коммерческой школы. Построенная по западно-европейскому образцу, она являлась перегруженной рядом преподаваемых дисциплин и не обращала достаточного внимания на надлежащую практическую подготовку. Особенно справедливо это было по отношению к высшей школе. Созданный незадолго перед войной, Петербургский Политехнический институт, с его экономическим отделением, и коммерческие институты в Москве, Киеве и Харькове, были в русских условиях, с точки зрения преподавания, образцовыми учебными заведениями.
Превосходный состав преподавательского персонала, разносторонняя и обширная программа преподавания, прекрасно оборудованные помещения, лаборатории и другие вспомогательные приспособления, — все, казалось бы, должно было обеспечить им полный успех. Но коммерческий мир и торговые организации все-таки с некоторым недоверием относились к молодым людям, кончавшим институты, думая, очевидно, что в русских условиях менее требовалось знакомство с длинным рядом теоретических дисциплин, по сравнению с основным знанием счетоводства, или даже просто с умением считать на счетах. И несомненно можно было отметить, что до самого последнего времени, даже в таких крупных центрах, как Москва или Харьков, легче себе находили работу в торговых предприятиях молодые люди, окончившие низшие коммерческие школы — как, например, Московское Мещанское училище, известные своими высокими требованиями к усвоению предметов, необходимых для элементарной коммерческой практики, и добивавшиеся от всех своих учеников совершенства в обращении со счетами и каллиграфического почерка, — нежели лица, имевшие дипломы об окончании специального коммерческого образования. И для питомцев упомянутого выше Мещанского училища не было надобности отыскивать место: на них нужно было записываться заранее, прибегая к своего рода протекции, чтобы получать каждый год нового, молодого и толкового сотрудника.
Для иллюстрации того отношения, которое существовало даже у преподавательского персонала высших школ к деловым возможностям их учеников и питомцев, приведу характерный пример из своих собственных воспоминаний.
Я окончил, после университета, Московский Коммерческий институт, в 1911 году. В это время институт, созданный Московским Обществом распространения коммерческого образования, или вернее, его энергичным председателем, известным банковским деятелем А. С. Вишняковым, еще не имел «прав», и диплом его носил, так сказать, частный характер. Но в 1912 году институту удалось добиться получения этих прав, когда Государственная Дума и Совет приняли соответствующий законопроект, долго лежавший под спудом. Начальство института, во главе с директором, профессором П. И. Новгородцевым, стало настаивать, чтобы некоторые из бывших студентов, в частности те, которые, как я, были оставлены при Институте, «передержали бы» выпускные экзамены по новым правилам.
Согласно этим правилам, требовалось предоставление большой «дипломной» работы, своего рода маленькой диссертации, как ее называли, и защиты ее перед специальной экзаменационной комиссией. Это происходило в 1913 году, когда я был уже и в составе Московской городской думы, и в Биржевом, и в Купеческом обществах, и держать экзамены, как студенту, было для меня не совсем легально. Но и Вишняков, и Новгородцев меня уговорили, и я решил пойти на это испытание.
Так как курс, намеченный мне для преподавания, был «Организация торговых предприятий», то для своей дипломной работы я взял темой «Систему Тейлора», о которой тогда в России знали еще очень мало. Новгородцев одобрил мой выбор, но главный мой экзаменатор, деятель Петербургской Хлебной биржи, А. Ф. Волков, остался очень недоволен. Во время испытания, после того, как я сказал свое вступительное слово, он, задав мне некоторые технические вопросы, вдруг спросил меня: «А скажите, что у себя, в вашей фирме, собираетесь ли вы применять систему Тейлора?» И так как я несколько растерялся, не зная, что ответить, то Волков, не дожидаясь моего ответа, посмотрел на Вишнякова и, с добродушной усмешкой обратившись ко мне, сказал: «Знаете, вы человек молодой. Если начнете у себя в деле заводить разные, сомнительного свойства новшества, то представители банков еще пожалуй подумают, что вы собираетесь не платить.»
Этот инцидент привел всех в веселое настроение, испытание мое почти на этом и закончилось, и все прошло благополучно.
Это, правда, не помешало мне делать в нашем товариществе некоторые попытки применения упомянутой мной системы, а А. С. Вишняков, который, как близкий друг моего, уже тогда покойного, отца, всегда относился ко мне с большим расположением и вниманием, — не один раз спрашивал меня шутливо: «Ну, как система Тейлора?»
Я много говорил о том, как вступали в купечество, как становились торговцами или промышленниками. Нужно сказать и о том, как из него уходили. И это бывало. Выход из купечества был уходом в дворянство. Об этом всегда в Москве много говорили, и мнения, надо сказать, были разные.
Было два способа перехода в дворянство. Иногда — это бывало сравнительно редко — тот или иной коммерческий деятель, а иногда и вся его семья, Именным Высочайшим указом возводились в «потомственное Российской Империи дворянское достоинство».
Одним из последних примеров «облагорожения» старых купеческих фамилий было возведение (в 1912 году) главного владельца и руководителя всемирно известной Прохоровской Трехгорной мануфактуры, Николая Ивановича Прохорова со всей его семьей в дворянское достоинство.
Другим примером, но который имел место на много лет раньше, было возведение в дворянское звание известнейшего русского строителя железной дороги, Петра Ионовича Губонина. Правда, он впоследствии получил чин тайного советника, т. е. все равно, был бы, как бы теперь сказали, «анноблирован», но его дворянство было жалованное. Особенностью такового пожалования было то, что такого рода дворян дворянское общество признавало и обычно принимало в свой состав. Так было и с Прохоровыми. Хорошо помню, как много говорили о том, что Ник. Ив. Прохоров, в дворянском мундире с красным воротником, принимал участие в выборе последнего губернского предводителя, после ухода А. Д. Самарина, назначенного обер-прокурором Святейшего Синода.
Другим путем ухода в дворянство было чинопроизводство. По русской «табели о рангах», в гражданской службе 4-ый класс, а в военной 6-ой, давали потомственное дворянство. Относительно военной службы, где потомственного дворянина делал чин полковника, я не могу припомнить ни одного примера, но возможно, что были и таковые. Что же касается гражданских генералов, действительных статских советников, то этих последних было немало, — как говорили «пруд пруди». И здесь имелось два варианта: можно было получить чин действительного статского советника в виде награды, за особые оказанные услуги, Высочайшим Приказом. Таких примеров много. Самым элегантным считалось получить генеральский чин, пожертвовав свои коллекции, или музей, Академии Наук. На моей памяти таким путем стал генералом П. И. Щукин, а также А. А. Титов и Ал. Ал. Бахрушин.
Но существовал и другой способ: до генеральского чина можно было дослужиться. Нужно было только «попасть» на государственную службу, а там все шло само собою. И в этой служебной рутине не было разницы ни между купцами, ни между разночинцами, ни между лицами духовного звания.
Русская «табель о рангах» представляла собой нечто совершенно особое, примеров чему в других странах не было. Чиновничество было, действительно, чем-то особым, но оно управляло Россией. Однако, оно отнюдь не отожествлялось ни с высшей дворянской знатью, ни с придворным царским окружением. И русская история недавнего прошлого знает примеры крупных бюрократов, пришедших к власти из разных слоев русского общества, в том числе и из купечества.
