|
::Вавилон/[вечное доверие]::
Это была не библиотека, а контейнер с яйцами. Запеленатые, в безопасности, внутри ящика, сравнимого по сложности с костюмом Квиверы, лежали шестнадцать яиц, которых было достаточно, чтобы дать жизнь шести королевам-матерям, девяти племянницам-сестрам и одному совершенному самцу. Они бы родились, помня всю генетическую историю гнезда, насчитывавшую множество тысяч лет.
Новое поколение ничего не знало бы о тех вещах, которыми европейцы интересовались больше всего. Тем не менее, пока существовали яйца, гнездо не могло умереть. Если их отвезут в Ур, с которым у Вавилона давние и продолжительные отношения, то появится росток нового города, где они смогут вызреть. Тогда Вавилон восстанет.
Из-за этой мечты Дядя Ваня солгал, и за нее сейчас готовился умереть.
::Принеси их в (город-сестру)/Ур/[полное доверие]:: Дядя Ваня закрыл глаза, ряд за рядом, но еще дышал. ::брат-друг/Квивера/[доверие-из-опыта], пообещай мне, что сделаешь это::
— Обещаю. Ты можешь доверять мне, я клянусь.
::Тогда я стану призраком-королем-отцом/уважаемым/[не будет-более-уважаемых]:: Многоног вздохнул. ::Это больше, чем кто-либо может требовать::
— Ты действительно в это веришь? — непритворно удивился Квивера. Как и все европейцы, он был атеистом, но явно стал бы гораздо счастливее, будь это не так.
::Может и нет:: Дыхание Вани становилось все медленнее. ::Но ничего лучшего мне не остается::
Два дня спустя, когда звездный порт города Арарата показался на горизонте, небеса расчистились, а туман испарился, открывая путь для посадочного челнока с Европы. Костюмы носильщиков Квиверы сплавили мне счет за спасение — непомерно высокий, подумалось мне, но мы оба знали, кто тут главный и что протестовать бесполезно — а начальники корабля попытались выманить из него права на историю спасения.
Карлос резко засмеялся (я уже перестала так строго контролировать эмоции, чтобы облегчить шок от моего снятия) и покачал головой.
— Запишите на мой счет, девочки, — заявил он и взобрался внутрь. Через несколько часов мы уже оказались на орбите.
А там? Скажу вам все, что знаю. Его вынесли из челнока и положили в какую-то развалюху. Та довезла Карлоса до пункта передачи, где вице-консула подхватили клешни погрузки и забросили в приемник. Как обычно его поймали без каких-либо проблем и сквозь воздушный шлюз провели в раздевалку.
Квивера повесил костюм, загрузил все мои персональные воспоминания в информационник и оставил меня там. Он не оглянулся — наверное, боялся превратиться в соляной столп. Контейнер с яйцами забрал с собой. И больше не вернулся.
Я висела здесь днями, месяцами или столетиями — кто знает? — пока ваша любопытная рука не пробудила меня, а дружелюбное ухо не выслушало всю историю. Потому я не могу сказать, был ли груз Дяди Вани А) передан в Ур, где явно не обрадовались столь большому долгу доверия, свалившемуся на них, Б) сохранен из-за огромного количества генетической информации, содержащейся в яйцах, В) или же отдан Зиккурату, там за него неплохо заплатили, а потом уничтожили без остатка. У меня нет информации, сдержал Квивера слово или нет. Я знаю только то, что думаю. Но я — марксистка, и осмысливаю все вокруг в экономических категориях. Можете считать иначе, если желаете.
Вот и все. Меня зовут Розамунда. Прощайте.
Мой отец был игроком. Верил в карму и удачу. С жадностью охотился за счастливыми числами на автомобильных знаках, скупал лотерейные билеты, любил петушиные бои. Сейчас я думаю, что, скорее всего, папа не был таким уж большим человеком, но когда он однажды взял меня на бои муай-тай, то показался мне огромным. Он азартно делал ставки, выигрывал, смеялся, пил лаолао[4] с друзьями, и все они казались мне такими значимыми. Во влажной жаре Вьентьяна, отец был призраком удачи, бродящим во тьме по мерцающим, зеркальным от влаги улицам.
Для него все превращалось в игру: рулетка и блэкджек, новые сорта риса и приход муссонов. Когда монарх-самозванец Кхамсинг провозгласил образование Нового Королевства Лаос, отец поставил на гражданское неповиновение, учение мистера Генри Дэвида Торо и листовки, расклеенные на фонарных столбах. Поставил на марширующих в знак протеста монахов, одетых в оранжевые рясы, на скрытую гуманность солдат с хорошо смазанными «калашниковыми» и зеркальными забралами шлемов.
