Ожерелье Анны Черновой — как его представила Эвелин и как, по словам Боба Донована, оно выглядело в действительности. Тайное собрание сегодня утром в квартире Генри. Подслушанные Керри слова Генри — насчет фотонов, и как человек-наблюдатель влияет на траектории элементарных частиц. Лекция Джейка о производной сложности. Появление Генри в кабинете Джейка, и его слова перед тем, как он потерял сознание: «Позвоните в полицию. Мы только что сбили самолет». Массовый коллапс у всех, кто старше восьмидесяти, и ни одного из тех, кто моложе. Сканы мозга, которые сейчас записывает Джейк — несомненно, желая узнать, нормальные ли они или такие же, как были у Эвелин. Чем дольше Керри говорила, тем невероятнее все это звучало.
Когда она смолкла, лицо Джерачи было непроницаемым.
— Это все, — пробормотала она. — Мне надо проверить, как там Генри.
— Спасибо, Керри, — столь же невозмутимо поблагодарил он. — Мне надо отыскать доктора Джемисона.
Он ушел, она осталась. Как-то неожиданно у Керри не нашлось сил уйти. Она уткнулась лицом в ладони. А когда снова выпрямилась, ее взгляд упал на стол Джейка.
Он что-то писал, когда она ворвалась с новостями о собрании в квартире Генри. Писал на бумаге, а не в компьютере — плотной бледно-зеленой бумаге с едва различимыми водяными знаками. Темно-синими чернилами. «Мой дражайший Джеймс, не могу выразить, как сильно я сожалею о том, что сказал тебе вчера вечером по телефону. Но, любимый мой, прошу тебя вспомнить…»
Керри непроизвольно хохотнула. «Мой дражайший Джеймс…» Господи, какой же она была дурой!
Она тряхнула головой, подобно вылезшей из воды собаке, и отправилась искать Генри.
Эвелин Кренчнотед лежала на койке, притиснутой к окну столовой. Ей снились сны, и она не замечала ни прохладного воздуха, просачивающегося в окно, ни золотых и оранжевых листьев, падающих в крошечном дворике за ним. Во сне она шагала по тропинке из света. Ее ноги ступали бесшумно. Она шла к свету, и где-то внутри этого света была фигура. Она не могла ее увидеть или услышать, но знала, что она там есть. И знала, кто это.
Тот, кто по-настоящему, искренне и наконец-то выслушает ее.
Спящий Эл Космано заерзал.
— Он просыпается, — сказала медсестра.
— Нет, — возразил доктор Джемисон, в очередной раз проходя мимо рядов коек, каталок и матрасов на полу. Лицо его осунулось. — Некоторые из них шевелятся уже часами. Как только вернутся машины скорой помощи, отвезите этот ряд в больницу.
— Да, доктор.
Эл и слышал их, и не слышал. Он снова был ребенком, бегущим домой по вечерним улицам. Там его ждет мама. Дом…
Как ярко на сцене! Наверное, помощник режиссера прибавил света, а потом снова прибавил — вся сцена залита светом. Анна Чернова ничего не могла разглядеть, не могла найти партнера. Ей пришлось остановиться.
Она стояла, потерявшись на сцене, потерявшись в этом свете. Где-то там, в этой яркости, были и зрители, но она не могла разглядеть ни их, ни Беннета, ни кордебалет. Но зрителей она ощущала. Они там были, такие же яркие, как сцена, и очень старые. Очень, очень старые, как и она. И тоже уже не могли танцевать.
Она закрыла лицо руками и разрыдалась.
Эрин Басс видела тропу, и вела она именно туда, куда, как она знала, тропа будет вести: в глубины ее «я». Там находился Будда, он всегда там был, и всегда будет. Она шла по этой световой тропе, которая изгибалась и по спирали уходила в глубины ее сущности, которая была всеми сущностями одновременно. А вокруг она видела радостных других, которые были ей, как и она была ими…
Толчок, и она очнулась в машине скорой помощи. Руки, ноги и грудь охватывают ремни, над ней склоняется молодой мужчина и произносит:
— Мэм?
