Одежда на теле трещала. Увеличивался рост, мышцы округлялись, прогибались конечности и позвоночник, морда и клыки вытягивались — пропадали человеческие черты.
Человек-волк… Волк встал на четыре лапы.
«Доченька, ты обещала…» — предсмертный отголосок прежнего разума.
Волна шумела совсем рядом, обильным полукольцом рушилась на него, рычала… И он взвыл им в ответ.
«Убить ещё кого-нибудь! Зверство!.. Мой пир!.. Да!» — пела сущность.
Волк бросился навстречу своим сородичам. Когти и зубы уничтожали его шкуру, плоть, кости — слой за слоем. И он, кажется, кого-то уже загрыз… Как хорошо! И ничуть не больно…
«А я, глупый, всю жизнь защищал какую-то девчонку!»
Невообразимое творилось со всей стаей. Десятки оборотней вцепились клубком в жертву, скрыв каждый её кусочек от лунного света, а вокруг были сотни, которые хотели того же — излить всю злость, накопленную за время осады, на этом человечишке, пускай уже бывшем, который столь долго бесил их и трепал им нервы. И волки, коим не досталось место за «праздничным столом», в отчаянии пытались толкать тех, кто вкушал заветную пищу, втиснуться меж них и, наконец, терпя неудачу, начинали жрать заживо их самих, коверкали им бока, выдирали хвосты. А те, кто надавливал сзади, ели передних…
Этот шар разрастался, присоединяя к своим краям новых волков, крутился сломанной центрифугой то в одну, то в другую сторону, сочился кровью, словно губка, которую выжимали. От желанной добычи уже ничего не осталось, даже осколка косточки, а оборотни купались в мясных жерновах, не собираясь утихать.
Все волки на равнине смешались в гигантской воронке чёрного циклона, и ни один вожак не сумел бы отрезвить их своим зовом. Это похоже было на тяжёлую, беспокойную молекулу какой-то радиоактивной дряни, которая скоро взорвётся и откроет ворота катастрофе…
Только медведь лежал в полудрёме на развалинах дома и с блаженной истомой взирал на зрелище. Обоняние заманчиво теребил запах крови. Какое шикарное блюдо готовили сейчас для него из самих себя эти тупицы! Нет, уходить он не намеревался. Обождёт немного, пока «повара» не управятся, а потом можно будет и насытиться всласть.
Вдоль широкой тропы высились непроходимые дебри. Снова загулял ветер, небо стреляло снегом.
Корзинка плыла по белой реке, рисуя под собой талое русло.
Волчица с изжёванной верёвкой в зубах обернулась: чёртов свет, он всё так же сиял! А там, где-то метрах в пятидесяти от девочки, за своей повелительницей следовали тени волков — её стая.
«Жалкие трусы!»
Волчица дёрнула головой вперёд и пошла с умноженным гневом.
Она хотела сделать дочь себе подобной, потушить всю чушь, которой кормил её отец, которая не дозволяла приблизиться к ней. И она сделает, она добьётся! Ни это сияние, ни стая — ничто не будет помехой! Она ещё увидит, как испорченная нежностью кожа очерствеет, заколосится шерстью, порвав ненужное платье, как вылезут клыки и зардеют кровью глаза. Мать принесёт с охоты свежее мясо, и девочка будет терзать этот кусок с яростью, познавая прелесть первобытных стремлений. Она поведает своей дочери, что такое власть, научит пленять других страхом и соблазном, нарожает для неё волчат, потом прикажет ей убить их, а оставшихся — подчинить себе и никому более, даже матери. Она воспитает наследницу, хищницу, достойную перенять командование над оборотнями.
Синева, луна и лёд стыли и веяли чем-то великим, точно умершие короли в древнем мавзолее. Их царствие здесь пришло навечно.
Но как необычно и смешно: вокруг совершилось столько ужасного, а девочка всё проспала. Да и теперь вот улыбалась во сне, оберегаемая светом, который не подпускал к ней снега, морозы и всякую нечисть. Пока дочка была рядом с отцом, она спасала его от заразы, покорившей планету. Не спасла тело, но душа его сейчас витала в мире, возможно, похожем на её собственный.
Она смогла излечить отца, значит сможет и…
Хотя когда-то она все равно проснётся, и отца с ней уже не будет — только волчица, которая ласкам предпочитает истязания. Что тогда станет с её сиянием?
Как хорошо, что нельзя знать будущего. Этим и живёт надежда.
