поведения вся вышеописанная бестолковая поебень актуальна в России и по сию пору, а не только во времена Победоносцева и Соловьева, Энгельса и Каутского. Строго говоря, инженерия идеологии и этики подчиняется одним и тем же правилам и в тех местах, где пальмы растут без горшков, и в стране вечнозеленых помидоров. Особенность последней местности состоит лишь в том, что из-за близости к северному полюсу разум в ней находится в состоянии хронического сонного оцепенения, а обширная площадь приводит к тому, что даже этого беспомощного, сонного разума приходится слишком мало на квадратный километр вечной мерзлоты.
*10. Сидорки (окончание).*
И основное правило, которому подчиняется развитие человеческой этики, состоит, к сожалению, в том, что пока сонный человеческий разум пререкается с похмельным рассудком, побеждают чудовища. Побеждают нас блядские чудовища. Я все их жуткие пакостные рожи знаю в лицо, потому что Гойя их специально для меня нарисовал на серии офортов, а офорты привезли в Москву на выставку, тоже специально для меня, чтобы я на них посмотрел и всех запомнил. Я их запомнил, и теперь везде их узнаю. Тебя узнаю, себя узнаю… Чудовища!.. Боже милосердный, объясни мне, ну почему мы, люди, - такие чудовища?
Нет чтобы во всем мире победило что-нибудь одно, хорошее, и желательно бескровно. Так ведь ни хрена! В Америке и в большей части Европы победило общество неуемного потребления с его материальной избыточностью и избыточной материальностью, которая в конечном счете обернулась убогостью и выхолощенностью человеческих отношений. В исламских странах - общество религиозного традиционализма, парадоксально сочетающего разумные запреты с запретами на разум. Когда две эти идеологии сталкиваются между собой в мировом масштабе, возникает эффект почище землетрясения. Ну а как же может быть иначе? Как могут эти две идеологии мирно сосуществовать, если в европейских странах бабы на пляже бесстыже кажут сиськи, а некоторые особенно наглые представительницы оборзевшего пола норовят высунуть на всобщее обозрение также и /пизду/, в то время как мусульмане своим бабам велят держать под паранджой не только пизду, но и морду лица.
Нет! Не побеждает хорошее, ни кровно, ни бескровно. Побеждает нас либо пизда, либо паранджа, либо пистолет с глушителем. Всюду побеждает какая-нибудь дрянь, и причем, что хуже всего - всюду разная. В Африке - это уже теперь всем ясно - победил СПИД. Интересно, а что победило в России? А чорт его знает! Наверное, ничего так и не победило. Россия - как всегда на распутье, и вся борьба еще впереди. Да и кто сказал, что все, что набрасывается на людей и грызет с остервенением, должно непременно побеждать? Погрызло до основанья, а затем расправило крылышки и улетело нахуй, как саранча и прочая пиранья. Впрочем, на хера они мне все сдались - ведь я уже почти приехал на место. Густой тропический лес остался позади. Появилось открытое пространство - бескрайняя прерия, которая вот-вот оборвется краем воды, берегом залива.
Небо вблизи океанского побережья всегда меняет свой цвет. Оно приобретает новые неуловимые, невесомые оттенки, некое тайное сияние, которое узнается больше не по виду, а по эмоциональному впечатлению. Глянешь в такое небо - и душа парит и струится вместе с небесными потоками и отражает океанский блеск заодно с этим замечательным небом. Смотришь вверх, в эту блистающую серовато- зеленоватую тревожную, влажную синь, и как будто перестаешь существовать на какой-то миг. Смотришь - и чувствуешь, что нет больше тебя, а то что было тобой, стало каплей единой. И хочется испариться этой капле, хочется смешаться с упругими воздушными потоками, раствориться в них без остатка, но - надо отвести глаза и смотреть на дорогу, надо держать машину в единственной узкой полосе, соблюдать спид лимит. Вот он рядом знак: 'Дорога контролируется радаром'. Только превысь тут скорость - и схлопочешь жирный тикет.
Шоссе теперь проходит почти сплошь по небольшим дамбам, мостикам и мосточкам. Посверкивает небо, отражаясь в воде по обе стороны дороги, незримо шуршат густыми болотными зарослями бескрайние прибрежные плавни. Притулились вдоль дороги ободранные помятые древние грузовички, принадлежащие местным рыбакам. Стоят там и сям крохотные деревянные гостинички с бесхитростными названиями на тему пиратов, малюсенькие кафешки с морскими деликатесами. Торгуют свежеприготовленной океанской снедью также и на вынос. Вот мимо окна по правую руку проплывает дворик какого-то рыбацкого бизнеса. Развешаны крупноячеистые сети, катерки и лодки утло выстроились в неровный ряд, стоя на платформах и даже просто на земле. Обшарпанное двухэтажное здание, рядом с ним доисторический грузовик типа нашего ЗИС-5. Древность, раритет! Все это вместе создает непередаваемый эффект морского, рыбацкого романтизма. Одноэтажный строй зданий вдоль дороги густеет и крепчает, оформляется в улицу. Горизонт с его бескрайними солнечно-блесткими озерцами-болотцами, слитыми почти воедино, закрывается. Спид лимит снижается до тридцати майлов в час. Сидорки. Вот я и приехал в Сидорки. Вперед, на мою любимую пристань, где стоят мои любимые катера. Пока у меня нет своего катера, но когда-нибудь обязательно будет. Жить во Флориде без катера - это все равно что жить на Чукотке без лыж.
Я осторожно еду по главной улице крохотного городишки. Этой улицей становится двадцать четвертое шоссе, которое привело меня сюда. Очень скоро я доезжаю до места, где улица кончается. Все, двадцать четвертого шоссе больше нет, оно уперлось Т-образным перекрестком в узенькую береговую улочку, которую местные жители так и не придумали как назвать. Получилась улица под названием First, то есть первая, считая от океана. По ней я проезжаю всего пару сотен ярдов, делаю плавный поворот - и Мексиканский залив встречает меня солнечными бликами, с дымкой на горизонте, и байкерские мотоциклы на набережной приветствуют меня грохотом, и катера встречают меня сиплым гулом и приветственно покачивают бортами, и почетный караул береговых чаек выстраивается в мою честь в фантастическом спиральном полете. И сердце мое теплеет и наполняется бесконечной благодарностью к этому благословенному месту, в котором меня все знают и все любят - катера, волны, чайки, летучие облака и солнечные блики. Я останавливаю машину на набережной, у самого края воды, выхожу и смотрю вокруг, и думаю, что наверное я вовсе и не заслуживаю столько любви. Солнечные лучи режут мои глаза, но я не надеваю темных очков. Зачем прятать глаза от тех, кто тебя любит? Теплые соленые капли текут от век по щекам и капают вниз, добавляя в воду Мексиканского залива ионы натрия и хлора. Я стою на границе суши и воды и смотрю на океан. Я счастлив.
Быть счастливым хорошо первые пять минут. Потом непременно подступает баранья скука, и хочется что-нибудь сделать. Поэтому я возвращаюсь к своему траку, открываю гейт, то есть, створки задней двери, и вынимаю из огромной черной суменции свой знаменитый самокат в сложенном виде. Собрать его - дело одной минуты. Надо вынуть штырь-фиксатор, разогнуть основание рулевой колонки, поставив его вертикально, раздвинуть телескопическую рулевую колонку и закрепить фиксатор в новом положении. Вот и все, можно кататься. Нет, еще нельзя. Надо вынуть из другой черной сумки CD плэйер, запихнуть в него диск Spyro Gyra, надеть наушники, закрепить плэйер на поясе, отрегулировать громкость. Ну вот, пошли вступительные аккорды моего любимого хита 20/20, я нажимаю на дистанцию, и трак коротко рявкает сигналом, подтверждая, что все замки закрыты. Я делаю широкий, плавный полукруг, объезжая припаркованный рядом прицеп с установленным на нем катером, выкатываю на дорогу и легко несусь по ноздреватому асфальту, полному солнца, наперегонки с чайками.
Катаясь по дороге вдоль океана, думается легко и весело. В голову приходит множество разных мыслей, которые никогда не осмеливаются прийти в нее ни в рабочее время, ни в ночные часы. И первая мысль, удивительная мысль, которая накатывается как легкая волна на берег залива, это мысль о парадоксальной бессмысленности моей грандиозной затеи - быть русским писателем в эмиграции. Мысль эта по сути своей удивительно проста: ну вот, допустим, ты, непонятно с какого рожна, вообразил себя самым умным и самым понимающим. К тому же, ты не прочь повоображать себя еще и пророком, в гневе покинувшим свое неблагодарное отечество, а заодно уж и совестью земли русской, на которой только все и держится. Ну что ж, допустим, приятель, что это так. Только*допустим*, не более. Вот ты взялся за виртуальное перо и стал обличать, убеждать, клеймить, воззывать - короче, глаголом жечь сердца людей. И речь твоя полна сердечного огня, и жжет она нестерпимым пламенем праведного гнева. Ну и что с того - что с того, дятел пестрожопый? Ведь человек низкий или глупый или продажный, нечестный, корыстный и лживый это твое пламенное слово не воспримет. Ему любые слова до пизды-дверцы. Горбатого только могила исправит. Значит все сводится к тому, что ты просто делаешь своим словом безумно больно тем, у кого уже и так есть
