пружин.
Бело-голубое белье. С ее инициалами, вышитыми маминой рукой. Ее любимое.
Она всегда стелит его, когда надолго уезжает. Чтобы сразу по возвращении почувствовать себя дома. Чтобы хоть чтото напоминало, как она возвращалась к маме. Никто не ждал ее с таким нетерпением, как мама. И никто так не радовался ее возвращению. Поспит на этом белье одну ночь, потом постирает его и спрячет в шкаф. До следующего отъезда. В этой постели спит только она. Пока. Когда-нибудь, может, появится кто-нибудь стоящий и она застелит ее для них обоих. Но это когда-нибудь…
Темно-коричневое деревянное изголовье. На нем два коротких шероховатых углубления, две черные линии, выжженные огнем. Как два шрама. Ее отец на семейных встречах рассказывал о них, словно о геройских шрамах на своем лице. А мама напоминала ему, что во время войны он был еще ребенком.
Ее постель. Самое безопасное из всех известных ей мест…
Она чувствовала, как ее постепенно обволакивает покой. А сразу за ним вползает грусть. Она втянула голову в плечи.
У ее ног все еще лежал открытый неразобранный чемодан. Сверху — ярко-синий муслиновый шарфик. У него была неоспоримая привилегия перед остальными вещами — он иногда касался «того самого» места.
Лишь одному мужчине хватило терпения и достало счастья найти это место у нее на теле. Пожалуй, скорее терпения, чем счастья. Он прошел языком или пальцами каждый сантиметр ее кожи, а потому должен был в конце концов наткнуться и на него. Она тогда открывалась, как будто нажимали на потайную кнопку.
Маленький участок кожи на ее теле. Между шеей и правым плечом, в маленькой впадинке, в нескольких сантиметрах за ключицей. Лишь он один знал, что, для того чтобы ее покорить (во всех смыслах), достаточно приласкать ее как раз здесь. В этом месте. Лучше всего теплым дыханием. А если нежно коснуться языком, то она импульсивно закинет голову, кожа на шее натянется и она быстро прогнется, подставляя под поцелуи сначала шею, а потом и губы. Сами собой разойдутся колени, впрочем, не всегда. Ибо этот мужчина меньше всего соответствовал идеалу того, кого она должна была встретить на жизненном пути.
Все. Хватит думать об этом. Особенно сейчас. И особенно здесь. В постели. Она встала. Оттащила чемодан к шкафу и стала вытаскивать вещи.
— Ну и зачем ты, идиотка, поехала туда? — спрашивала она себя, освобождая чемодан и перекладывая в шкаф стопки одежды. Все в тон, как детали гигантской причудливой мозаики. — Потеряла две недели жизни! И с кем?! С бандой каких-то придурков, у которых ума не хватило не то что заказать хорошее вино в ресторане, а даже чтобы устроить ужин на пляже с пачкой галет и банкой мясных консервов. Хотя бы просто с зажженными свечами, воткнутыми в песок. Хорошего настроения у них тоже не бывает, пока они не зальют в себя пиво перед завтраком… Это ведь у меня депрессия, а не у них! Чтобы впасть в депрессию, надо представлять, что это вообще такое.
Две недели! Целых четырнадцать дней! — говорила она себе все громче и укоризненней. — Как я могла поехать с людьми, у которых нет планов? Совершенно! Ни на всю жизнь, ни даже на две ближайшие недели. Как можно прилетать на Сейшелы, не имея планов?! Как, черт возьми, можно быть такой глупой?! Одно за другим она вешала платья на плечики. Выстраивала их в ряд, как солдат на плацу. От самого длинного до самого короткого. Светлые вперемежку с темными, чтобы утром, как откроет шкаф, даже если в комнате полумрак, не тратить время на поиски. У нее была мания экономии времени. О том, что это мания, она узнала от своего психотерапевта — врачиха называла это «навязчивым стремлением поддерживать порядок». Косметика в ванной тоже была выставлена в ряд. Каждое утро ее неизменно встречали в привычной очередности сначала тоник, ватки в правом шкафчике, на нижней полке — крем для глаз, крем для лица, подводка для век, карандаш для бровей, далее — коробочка с тенями для век, тушь для ресниц, три помады, блеск, и все это завершали румяна. На утренний макияж она отводила ровно пять минут. Ни секундой больше.
Если не укладывалась по времени, довершала его в машине, когда стояла в пробке. По субботам, когда не было пробок, она появлялась в бюро без макияжа.
Впрочем, это не имело никакого значения, потому что по субботам работала только она. Она и вахтер при входе. А старичку-вахтеру все это было глубоко безразлично.
На дне чемодана, под полотняным мешком с аккуратно сложенным бельем она нашла книгу. Рядом ракушки. Она улыбнулась. Впервые за все утро. Присела. Взяла ее в руки. Нежно погладила. На обложке все еще были видны пятна ее засохшей крови. Она втянула носом воздух. Книга все еще пахла пляжем. И своей необычной историей…
Это был тот самый день, когда она ощутила, что теряет время.
Хотя прошло всего два дня, ее уже угнетали бездеятельность и лежак возле бассейна. Ее место не здесь.
Ей надо путешествовать. По всему острову. Заглянуть в каждый закоулок. Ее приводило в бешенство, что она не делала этого. Она громко рассказывала о своих планах завтрашнего путешествия. Со всеми подробностями, почерпнутыми из путеводителя. Говорила громко, чтобы всем было слышно.
Но никто не слушал. Замолчала, лишь когда добралась до последней страницы. Какое-то время ждала реакции окружающих. Но, услышав вместо отзыва храп с соседнего лежака, резко встала.
В сердцах бросила путеводитель в воду, взяла бокал с недопитым цветным коктейлем и направилась в отель. И на это тоже никто не отреагировал.
Везде, где ей приходилось останавливаться, она выясняла, есть ли библиотека. В одних отелях это было специальное помещение с кондиционером, с удобными креслами и диванами, где можно было утонуть с книгой в руках и забыть об окружающих.
А в других — короткая полка, подвешенная над единственным деревянным стулом. Ей хотелось знать, какие книги читают люди во время отпуска. И какие оставляют почитать другим. Она, например, всегда оставляла книги, которые имели для нее значение.
Потом, уже дома, докупала экземпляр любимой книги. Но часто и его она тоже оставляла в одном из отелей. Точно она не помнит, но Колаковского[6] оставила, наверное, в пяти отелях. Кроме того, ей почему-то обязательно хотелось знать, есть ли в таких библиотеках, особенно на краю света, польские книги.
Она подошла к сонному портье. Спросила о библиотеке. Он посмотрел на нее недоуменно, но, когда до него дошло, о чем речь, пальцем указал на застекленную полку, висевшую в углу холла, прямо над полинявшим креслом.
Полка чем-то смахивала на верхнюю часть буфета, того, что она вместе с кроватью получила в наследство от бабушки Марты. Солидные темные доски, а на них, за стеклом, книги. Главным образом французские и английские, удивительно много русских, изредка немецкие. Какое-то время она разглядывала надписи на корешках. Одна книга стояла корешком вовнутрь. Ей захотелось узнать, что за книга. Полка висела слишком высоко, с пола до нее было не дотянуться. Одной ногой она встала на кресло, потянулась к книгам, потеряла равновесие и, падая, увлекла всю полку за собой. Стекло со звоном разбилось.
Она лежала на полу, вся усыпанная осколками. Над ней склонился испуганный портье, все громче и надрывнее причитавший: «О, ту God». Под осколками у нее на животе лежала книга. Она отбросила ее в ярости, поранив пальцы. Потом она встала, прикрывая руками голую грудь. Подняла лифчик своего бикини. Он лежал на полу под полкой. Сначала она попыталась надеть его, но только испачкалась кровью, а когда заметила, что замок на нем сломан, оставила эту затею. Портье помог ей дойти до стойки.
— Дайте ключ от моего номера и велите принести большое ведерко льда. И что-нибудь для дезинфекции. И пару пластырей, — добавила, заметив струйки крови на ладонях. — Номер триста пять. И уймитесь вы, наконец. Со мной ничего страшного, — успокаивала она портье.
У ее ног лежала та самая книга, которую она отбросила в ярости. Наклонилась и не поверила своим глазам. Польская книга! По-польски! — Можете продать мне эту книгу? — спросила она портье, листая страницы.
— Продать? — Он на секунду оторвал взгляд от ее испачканной кровью груди. — Что вы! Возьмите ее просто так! И любую другую, какая только вам понравится.
Пожалуйста. Любую другую. Да хоть все. Я сейчас же пошлю лед к вам в номер. Да, в номер. И все
