Роман перелез через фундамент и оказался в библиотеке. Такой, какой она стала после нападения норманнов. Перевёрнутые книжные стеллажи, ломаные полки, разорванные переплёты обгоревших книг, изъеденные ржавчиной огня страницы на полу. Дорогой ковёр, встречающий гостей выжженными дырами и мутными разводами пятен.
Всюду разгром и хаос, мамин клавесин – драгоценный белый клавесин – разбит напополам ударом топора. Незадолго перед нападением отец купил в подарок новый, а старый перекочевал в библиотеку. Мама, не желая обижать отца, играла на нём, но не забывала и старого друга, под чьи песенки танцевала Арлесса, приглашая братьев. Теперь некому было танцевать. Картины сорваны со стен, а те, что не сорваны, изрезаны и испохаблены. Дорогой бархат гобеленов вспорот мечом, стёкла выбиты, и никому не пришло в голову убирать осколки. Они так и валялись на полу вместе с покалеченными стульями и выломанными во время тушения пожара рамами.
– У меня руки не доходят убрать здесь всё, – пожаловался знакомый голос за спиной. Роман резко обернулся и замер, увидев...
Ворона.
Ноги ослабели, отказываясь держать, потому что...
– Дин...
– Не волнуйся, малыш, скоро здесь будет лучше прежнего – я помню, это было наше любимое с тобой место, – с улыбкой сказал брат, поднимая одну из валяющихся на полу книг. Посмотрел на неё и небрежно бросил на покалеченный стол, – Когда восстановим нижние покои, прикажу реставрировать здесь всё. Я заказал новую мебель.
– Динас...
– Не начинай, – брат насупился и, сдёрнув с себя плащ, накинул его на плечи попятившегося, наступающего на осколки Романа, – Зачем вылез из кровати? Тебе не разрешали вставать... ещё и босиком.
Роман с недоумением покосился на ноги и вдруг осознал, что стоит абсолютно босой. Хуже того – полуголый, в одних лёгких штанах, а его грудь, плечи и голова замотаны бинтами. Повязка держит правую руку, и весь он израненный, избитый, едва держится на ногах... Внезапно навалилась жуткая усталость, пришла боль, невыносимо захотелось пить... пить и плакать от пустоты и страха.
Он вернулся. Снова вернулся. Арлесса верила, что она – повелитель снов, но Роман знал – невозможно сбежать из кошмара. Не проснуться и никуда не деться – сон становился реальностью. Ничего не произошло. Он не спас замок. Динас не умер – жив. Роман всегда знал: монстр придёт, он жив, и подсознательно ждал возвращения монстра, не мог выбраться из собственного замкнутого круга. Ум понял информацию, но не принял. В реальности Романа брат оставался живым, а вся остальная жизнь – подвох, хитрая уловка чудовища, обман. Роман всегда знал – ужас повторится. Он не выберется, застрял навсегда. Дверь подсознания трещала под ударами монстра. Монстр рвался к нему. Ворона пришёл за ним. Снова. Всегда. Он будет приходить всегда...
– Я предупреждал, – шипел Ворона, отправляя несопротивляющегося Романа в кровать, ТУ самую кровать...
Они были в спальне. Роман не знал, когда переместились – не имело значения. Остался лишь ужас – липкий, отвратительный ужас наползал волной паники, отравляя рассудок, затмевал собой всё, парализуя волю, лишая способности двигаться и говорить. Страх сковал горло спазмом и продолжал сокрушать. Ноги дрожали, тело тряслось, истекая дорожками холодного пота. Роман испытал мучительный позыв к мочепусканию.
Ворона, не желая ждать и жалеть, медленно раздевался, заполняя сознание чёрным мертвенным ужасом.
– Ты будешь послушным, Рома, – рассказывал брат. – Ты будешь очень послушным...
Голос впивался в мозг, рвал сознание в клочья ядовитым, отравленным хлыстом похоти.
– Поиграем в игру. Правила простые. Рома слушается братика – сестрёнке хорошо, Рома не слушается братика – сестрёнке будет больно.
.
Ворона хохотал, надвигаясь на брата – скорчившегося и жалкого, чтобы снова сломать, как ломал в первый раз, когда Роман, желая выдрать твари горло, бросился волком. Но волк был закован в цепи, а Арлесса кричала жутко, расплачиваясь за ошибки Романа.
– Малейшее сопротивление... малейшее сопротивление... – не уставал каркать Ворона.
Динас превратился в Ворону, и чёрная птица выклёвывала его тело, рвала плоть, копошилась внутри мерзким клювом.
... В детстве Роман видел Ворону: огромную, жирную, клюющую падаль кошки. Ворона смотрела, склонив голову на бок, зелёными светящимися глазами Динаса с чёрными немигающими зрачками. Пронзительно каркнула и сыто вспорхнула, улетая прочь, оставляя гниющий истерзанный труп со вспухшим брюхом.
– Рома плохо себя ведёт! – говорил Динас нравоучительно. – Братику придётся его наказать...
Воющий хриплый крик:
– Не надо, Динас, не надо наказывать. Я всё сделаю... всё сделаю... – сдавленные рыдания, – Не трогай Арлессу... только не её, не надо – трогай меня, делай со мной что хочешь.
– Рома, не плачь, не плачь... – мерзкий шёпот, липкие губы, лишающие воздуха, проникающие везде и всюду, – Братик не хочет наказывать. Рома ведь будет хорошим мальчиком? Скажи это... Давай.
– Рома... – мучительно дающиеся слова, непослушный язык, не желающий произносить, но произносящий, как приговор, – ... Будет хорошим мальчиком.
Он подписал приговор, а Динас заставлял озвучивать его снова и снова, озвучивал сам, заставляя поверить, разъедая ускользающее сознание жгучей кислотой.
– Рома будет хорошим мальчиком. Рома будет послушным. Рома любит братика.
Он слышал хлопанье крыльев. Стук топоров... тук-тук...
Рома... тук... хорошо... тук-тук... себя ведёт... тук...
– Молодец, Рома. Хороший мальчик.
Стая ворон, оглашая воздух карканьем, летала над замком. Маленький мальчик пытался спрятаться от монстра под одеялом в кровати, но монстр пришёл, залез на него – большой, чёрный, пьяный, пахнущий вином и табаком.
«Монстров нет... монстров не существует». Монстр впивался щупальцами, причиняя боль. Щипал и выкручивал плоть, пытаясь пропихнуть внутрь огромный клюв.
– Уберите ворону! Уберите ворону! – срываясь на визг, кричал Роман, зажимая лицо руками. – Не надо! Уберите ворону!
– Рома будет послушным? – сочащийся липким гноем шепот в сознании. Динас отрывал его руки от лица, заставляя смотреть на себя.
Всё вокруг заливала кровь. В сознании Романа разливалась кровь. Потолок становился алым, а стены – багровыми. Кровь начала сочиться, тягуче капая вниз, словно кто-то разлил банку липкой краски, и она пошла дождём, морося в лицо. Он слышал свой собственный детский голос, со стороны спрашивающий, желая получить одобрение: «Рома послушный мальчик?»
Рома сделает всё, что пожелает его братик.
Ненависть – чёрная, страшная, душащая, рвалась спрутом из сознания, скручивалась воронкой. Обнажённый Динас надвигался на Романа, улыбаясь мерзкой похабной улыбкой. Кровь сочилась по полу, разливалась лужей, стремясь добраться до ног.
