<i>«Алиссинди, сколь многое я желал бы тебе показать».</i>
Алексис смотрел широко распахнутыми глазами, забыв, что умеет дышать. В воздухе из бесформенного тумана рождалось волшебство.
Ромейн. Сомнений нет.
Горло перехватило отчаянным, болезненным спазмом, и он словно ухнул в бездну.
<i>«Роман, ну какого демона ты это делаешь со мной? Зачем ты это делаешь, Роман? Понимаешь ли ты, что делаешь?»</i>
Артани не открывал глаз, боясь нарушить сосредоточение. Щедро добавлял в родившуюся в воздухе иллюзию новые и новые краски. Он не отдавал отчёт, как это делает, но чувствовал, что делает всё абсолютно правильно.
На одной из парт раздался почти вскрик. В воздухе вспыхнули разом десяток невероятных оттенков, огней, заиграли переливами, трансформируясь в образ. Мэтр Абель посмотрел осуждающе. Чужая несдержанность могла помешать и нарушить концентрацию студиоза, однако то, что сотворил Артани, стоило возгласов. Отличная демонстрация.
Неожиданно мэтр Горимус нахмурился, и хмурился с каждой секундой сильнее. Создавая иллюзию, Роман продемонстрировал неожиданную сторону собственных талантов. Одновременно с этим преподавателю становилось ясно: мальчик не сможет завершить задумку – слишком масштабной она оказалась, и оттого получалась сыроватой, недоработанной. Замахнувшись на четвёртый уровень, Артани явно находился на своём пределе. А жаль, очень жаль. Могло получиться поистине достойное зрелище.
Глаза преподавателя полезли из орбит, когда он осознал, что недооценил Романа, а хрупкий юноша меж тем обладает удивительно интересным потенциалом. Магический источник Артани начал проявляться столь ярко, что Горимус на мгновение напрягся и запаниковал. Впервые на своей памяти мэтр увидел нечто очень странное, что не мог расшифровать... За спиной Артани, неслышно поднявшись, встал Алексис Сорра, и неуловимо обняв напарника, невесомо придерживал за запястья. Но что он делал?
Засмотревшись, мэтр Абель Горимус забыл сделать замечание. Восторженные ахи и вздохи стали громче, и было от чего. Роман рисовал. Рисовал картину и, судя по тому, с какой детальностью производил свой поистине талантливый шедевр, в это движение им было вложено всё. Или почти всё.
Небо розово-фиолетовое, пурпурное, с примесью нежной зелени и не успевшей угаснуть пронзительно-хрустальной синевы полыхало в предзакатных лучах багряного солнца. Пылающий, гигантский шар медленно тонул в воздушной перине оранжевых и сгущающихся чернильных облаков, обозначающих приближение ночи. Одинокий замок, возвышающийся на фоне начинающего темнеть неба. Замок на скале.
<i>«Там внизу есть тайный проход. Ступени, высеченные столетия назад. Именно по этим ступеням они могли уйти в сторону моря. Скрыться среди огромных камней побережья».</i>
Волны мутно-зелёные с пенной истерикой разбиваются о скалы, не в силах пробить громадную вековую твердыню.
<i>«Крепость была взята первым штурмом не потому, что у неё не нашлось защитников, а потому, что среди защитников был предатель. Один человек, как могильный гнилостный червь. Некогда близкий человек, открывший врагу ворота, запустивший неприятеля внутрь неприступной крепости. Тёмная, шевелящаяся в ночи масса врага, состоящая из сотен голов и спин.
Толпа, сминающая алые созвездия ромэ. Не было никого, кто бы смог их остановить. Не было героя, и единственной девушки, храбро вышедшей на поединок. Не было ритуального вызова. Зачем? Норманны никакого понятия не имеют об искусстве боя, они не пощадили никого – ни женщин, ни стариков со старухами, ни детей.
Роман сражался. Сражался неистово, но что он мог сделать практически в одиночку против огромной и страшной массы?»</i>
Ромэ алые, заливающие весь мир своей цветочной кровью. Колышущиеся багряные звезды. Он никогда не покажет Алиссинди смерть – он подарит красоту и свою любовь.
– Боги, это невероятно! – выдохнул кто-то, и Роман открыл глаза. Всё ещё пребывая во власти тянущих болезненных грёз, он понял, что он только что сделал это. Легко и почти без усилий сумел воспроизвести объёмную иллюзию четвёртого уровня.
Ромейн был прекрасен. Трогательное ностальгическое видение родной земли, сурового края, полного алых звёзд ромэ. Ожившая картина. Совершенная, но лишённая настоящей жизни: звуков и запахов, что позволили бы ей стать действительностью. Как же он желал показать ей, дать возможность увидеть, услышать, дотронуться...
<i>«Алиссинди. Я почти не помню запаха. Запаха ромэ. Боюсь помнить. Он осквернён, наполнен гарью и кровью...»</i>
И вдруг – что это? Галлюцинация или сон? Он услышал протяжный переливчатый звук. Удивительно трогательный, рвущий сердце плач пастушьего рожка. Музыка зазвучала, рассыпаясь серебряными нотами знакомого до боли мотива: легенды о ромэ.
Звук возник из ниоткуда, но постепенно нарастая, звучал все громче и отчётливее. Дополнил иллюзию, вплетаясь в стон оживших скал и рокочущий гул прибоя. Пронзительные крики чаек над водой...
А затем класс окутало волной жизни. Явственный запах соли и ветра, земли и травы, камней, деревьев, свежего ветра, и тонкий, кружащий голову, аромат ромэ. Он усиливался. Будоражащий, щемящий, олицетворяя печальное пение пастушьего рожка. Благоухание ромэ. Мощный запах ромэ, очищающий мир своей почти первозданной чистотой, забрал и унёс его боль.
Не сразу Роман почувствовал твёрдые уверенные пальцы на своих запястьях. Он был в трансе и многое не воспринимал, но начинал приходить в себя. Алексис Сорра, отодвинув скамейку, возвышался за его спиной. Крепко, но в то же время осторожно-бережно поддерживая напряжённые руки, итаниец вдохновенно дорисовывал всё, что не успел сказать Роман. Он оживлял картину, продолжая чужую иллюзию легко и естественно, словно она была его собственной. Беззастенчиво вторгнувшись в душу беззаботной гениальной лёгкостью, новый художник, сам не ведая, посмеялся над всем, что было дорого.
Словно он знал. Знал о ромэ.
Роман задрожал, ощутив удивительное и пугающее слияние с чужой магией. Знакомое и одновременно новое присутствие Алексиса за спиной. Он упирался лопатками в твёрдую грудь итанийца, не сразу осмыслив, что Сорра вливает в него собственную магию, словно в открытый сосуд. Он питал источник Романа, давая Артани понять, что способен быть рядом. Не смеяться, не злорадствовать. Просто быть рядом без всякой издёвки.
Почему-то на его грудь нестерпимо захотелось откинуться спиной. Прижаться к чужому сильному телу, отдаваясь во власть волшебной магии. Подчиниться призывному шёпоту. Позволить душам раствориться и смешаться. Невероятное слияние. Оказалось не оскорбительно стать сосудом тому, кто столь ласково и тепло способен заполнить острую сосущую пустоту.
Разве возможно подобное единение? Как оно возможно. С ним?
Но было настолько хорошо, что Роман просто не мог соображать, думать, не мог ничего – эйфория, возникающая в моменты исцеления, ни в какое сравнение на шла с тем дыханием жизни, что сейчас наполняло тело - разливающимся теплом, пухом нежности, океаном бережности. Хотелось плавать до бесконечности в мягком, умиротворяющем сиянии, не прерывать никогда, не выныривать...
