Он кричал что-то ещё, но его не слушали. Бой начался очень жестокий. Озверевший Роман превратился в кромсающую врага мясорубку, хотя теперь из плеча торчала стрела. Но он давно не чувствовал боли - дошёл до предела, где боль не воспринимается, не существует ничего, кроме: «Поднять - опустить меч. Удар, парировать, уклониться. Встретить вторым клинком, подобранным с поля боя. Удар!»
Очередной подонок выбыл из строя, его место занял другой. «Удар».
Он не видел, куда делся Ворона, осыпающий брата проклятиями. Разгулявшиеся в замке грабёж и насилие требовали его вмешательства. Солдат ожесточило яростное сопротивление. А он уверял, что перерезать сонных зажравшихся жителей Ромейна будет легче, чем кур. Он не знал Ромейн. Никогда не понимал душу Ромейна и не видел истинного сердца.
Наёмники пришли, как беспечные лисы в курятник, но вместо сонных всполошенных птиц их встретила стая волков, быстро пришедших в себя и ударивших разом. Норманны, потеряв немало людей, совершенно вышли из под контроля. Зверьё грызло зверьё. Он надеялся взять Артани в заложники и положить конец сражению, но он забыл упрямство брата. Нет, не забыл. Он просто не знал Ромейн. Не таким видел Ворона восхождение на трон Ромейна. Нет, не таким. Но путь тиранов – ступать по крови жертв.
Взгляд Вороны упал на втоптанное знамя, и на секунду картина – не кровь, не трупы людей вокруг, не смерть, а именно растоптанное, униженное знамя - больно зацепила его, а одновременно помогла осознать с кристальной ясностью: "Всё верно! Всё верно! Так и должно быть! Так и будет. Ромейн исчезнет. Появится Вальдерн и князь ди Вальдо!"
Роман сделал всё, что смог. Больше, чем смог, но он был человеком. В какой-то момент жестоко израненного и потерявшего силы юношу сбили с ног и навалились разом, избивая, ударяя по голове.
Мир давно стал алым, а теперь погрузился в темноту. Младший Артани потерял сознание и опомнился связанным ремнями, брошенным у стенки коридора. Нападавших он не интересовал. За дверью скрывалась куда более интересная добыча. Сломав и разбив двери, враги надеялись быстро обезоружить слабых женщин, но и здесь - даже здесь, в комнате забитой слабыми девками и старухами - их ждало страшное сопротивление.
Летели светильники с маслом в лицо, раздался полный боли рёв, вспыхнул пожар, моментально пристраиваясь к мягкой шерсти ковра и убегая по занавескам. Женщины бились, как волчицы. Старухи бросались на мечи врага, с хрипом хватали за горло, закрывая своим телом и давая соседке возможность ударить. Пламя свешивалось с потолка, лизало дерево, расплёвывало искры алым драконом. Никто из них не хотел жить. Одному из нападавших, с диким разгульным хохотом ухватившим служанку, всадили вилку в глаз.
Женщины молились. Они молились в комнате, пока дрался Роман, и враги слышали молитвы, представляли себе напуганную, визжащую добычу. А они сами стали здесь добычей, вынужденные отступить, потому что женщины отбивались всем, что попадало в руки. Отбивались яростно! Кусали, рвали на части, впивались пальцами, вдавливая глаза.
Да что же это за безумие?! Что за люди? Не люди - дикие волки. Как их остановить?! Дикий, безумный край. Проклятая земля! Они прошли через земли Ромейна быстро, не тратя времени, не отвлекаясь ни на что иное – целью был замок. А сейчас открывалась бездна, понимание, что люди Ромейна способны сражаться за каждую пять своей земли, и всё здесь будет залито кровью. Ромейн скорее останется бесплодной пустыней, стоящей на костях мертвецов, чем пожелает принять иго врага. Но они не знали правды. Правды никто не знал.
Командир принял решение отступить, перекрывая дверь. Они бы с радостью сожгли проклятых ведьм заживо, но останавливал приказ взять графиню в заложницы. А кто разберётся, где графиня? Все бабы - одна обезумевшая, истошно воющая свора. Закалённые в сражениях солдаты не знали страха, но им становилось не по себе от происходящего. Пугают не люди - страшит безумие, а у врагов не оставалось сомнений, что ромейнцы безумны.
Не люди - волки.
Решение с огнём казалось верным, но... женщины Ромейна не вышли из комнаты, а ожидалось, что начнут выскакивать из огня поодиночке, навстречу толпе мужчин.
Выбрали сгореть заживо. Безумие.
Но вдруг на фоне этого безумия, кашляя от рыданий и хрипов, внезапно зазвучала флейта Арлессы. Тихий, плачущий напевный мотив. Сестра играла в охваченной огнём комнате. Она всегда играла нескладно, но смерть, смилостивившись, придала вдохновения, и музыка полилась пронзительной трелью, желая придать защитницам силы или оплакать погибших, проводить павших в их последний путь.
Он был почти неслышным - прощальный, тихий голос мелодии, трогательно взлетевшей над властью огня и пиршеством смерти. И словно ставя некий финал происходящего – финал, который поначалу разгорячённые сражением не замечали, но сейчас, бродя по двору и добивая раненых, увидели божий знак: пошёл снег. Снег Ромейна. Запоздавшие ангелы спустились на землю унести и укрыть заблудшие души. Они плавно слетали с приблизившегося небосвода и ласково закрывали глаза мертвецам морозными пальцами снежинок. Наряжали белоснежным саваном, убирали грязь, стирали кровь, раскидывая пух и перья, принося забвение и долгожданный покой.
Флейта смолкла, подавившись кашлем, и это послужило сигналом для нападавших. Они ворвались в комнату, вытаскивая задохнувшихся, теряющих сознание женщин из пожара, сбивая пламя. Ослабевшие и наглотавшиеся дыма, они больше не могли оказать сопротивления, а Роман яростно рвался из своих пут, пытался грызть зубами, но сознание ускользало от него - кровопотеря и раны взяли своё. Он воспринимал происходящее урывками.
- Роман! – мать, грязная от копоти, обожжённая, в разорванной одежде, рванувшись из рук, бросилась к нему, но её удержали.
Бытует мнение, что нападающие сразу начинают насиловать женщин. Может, так и было: кого-то из служанок схватили и потащили, избивая с глумливым гоготом, но командир, быстро сориентировавшись по богатой одежде и пышным платьям, выделил графиню и её дочь. Он не знал, что это дочь, но смог догадаться и, хотя приказа о двух заложниках не было, решил не рисковать, отдав приказ запереть всех троих в одной из комнат.
Мужество не всегда является некоторой героической картиной, когда ты плюёшь врагам в лицо. Иногда и оно требует передышки от слабости, боли, из-за отупения и одурения происходящим. Арлесса - вся подранная и избитая, зарыдала, не сдержавшись, но никто не упрекнул бы её в слабости. Обессилевшие, получившие ожоги жертвы просто висели на руках мучителей - у них не осталось сил сопротивляться.
А дальше случилось замешательство. Роман с трудом выныривал из беспамятства, всё было смутно. Очень смутно - в голове плыл белый дым и чёрная темнота.
Учитель Гайто Раван – второй эпицентр битвы, сумевший собрать отряд и организовать жесточайшее сопротивление, прорвался на женскую половину, раскидав нападающих. Раван не пытался сражаться - понимал: для замка всё кончено, но он старался спасти тех, кого мог спасти.
Роман воспринимал мир цветными пятнами: всё расплывалось, лицо заливала кровь, он силился разлепить веки, но они закрывались. Он окунался в забытьё, но слышал лишь голоса в голове. Его, освободив из пут, куда-то тащили, кто-то что-то говорил чётким спокойным голосом, затем снова случилось замешательство, короткая схватка. Артани, выныривая из паутины и фокусируясь на лицах, пытался сражаться, но почти сразу терял сознание.
