— Мистер Тилни! — воскликнула она голосом, в котором слышалось не только простое удивление. Он казался удивленным не меньше ее. — Боже мой, — продолжала она, не обращая внимания на его приветствие, — как вы сюда попали? Отчего вы поднялись по этой лестнице?
— Отчего я поднялся по этой лестнице? — переспросил он с еще большим удивлением. — Да оттого, что это кратчайший путь в мою комнату из конюшни. Почему бы мне здесь не подняться?
Кэтрин опомнилась. Густо покраснев, она не смогла ничего ответить. Он как будто пытался разгадать замершие на ее губах слова, внимательно всматриваясь в ее лицо. Она сделала шаг в сторону галереи.
— А не могу ли я спросить, в свою очередь, — сказал он, закрывая за собой створчатую дверь, — каким образом здесь оказались вы? Этот проход представляется мне не менее необычным путем из комнаты для завтрака в вашу спальню, чем из конюшни в мою.
— Я хотела, — сказала Кэтрин, опустив глаза, — осмотреть комнату вашей матери.
— Комнату моей матери? Разве эта комната чем-нибудь примечательна?
— Ровно ничем. Но мне казалось, что вы собирались приехать лишь завтра.
— Когда я уезжал, я не рассчитывал вернуться раньше. Но три часа назад выяснилось, что меня больше ничто не задерживает. Вы очень бледны. Боюсь, я напугал вас, поднимаясь с такой стремительностью. Вы, наверно, не знали, — вам не сказали, что эта лестница ведет к хозяйственным службам?
— Правда, не знала. Кажется, погода для вашего возвращения выдалась очень удачной?
— Вы правы, вполне. Но неужели Элинор заставила вас осматривать все комнаты в одиночестве?
— Нет, что вы! Мисс Тилни показала мне почти весь дом еще в субботу. Мы подошли уже было и к этим комнатам, но… — добавила она упавшим голосом, — с нами был ваш отец.
— И это вам помешало? — спросил Генри внимательно на нее посмотрев. — Вы успели обойти здесь все комнаты?
— Нет, я лишь собиралась это сделать. Но, наверно, уже поздно. Мне нужно идти переодеваться.
— Сейчас только четверть пятого, — сказал он, показывая свои часы. — Вы ведь сейчас не в Бате. Здесь нет ни балов, ни театров. В Нортенгере для переодевания хватит и получаса.
Она не посмела ему возразить, а потому позволила себя задержать, хотя боязнь дальнейших расспросов впервые за их знакомство вызвала в ней желание расстаться с ним возможно скорее. Медленно идя рядом, он спросил:
— Вы получали после моего отъезда письма из Бата?
— Нет. Меня это очень удивляет. Изабелла так усердно обещала сразу мне написать.
— Усердно! Гм, усердное обещание! Немного странно звучит. Я слышал об усердном исполнении обещанного. Но усердное обещание — усердие на словах?.. Однако не стоит в это углубляться — мне бы не хотелось вас огорчать. Комната моей матери выглядит мило, не правда ли? Просторная и с очень удобными гардеробными. Мне она всегда кажется самой привлекательной в доме, и я понять не могу, почему Элинор не хочет в ней поселиться. Наверное, это она обратила на нее ваше внимание.
— Нет.
— Вы пришли сюда просто так, сами?
Кэтрин не ответила. После минутного молчания, в течение которого он пристально смотрел на нее, Генри добавил:
— Поскольку комната не является особой достопримечательностью сама по себе, вас, наверно, привел сюда интерес к моей матери. Элинор могла наговорить вам о ней немало хорошего — и вполне заслуженно. Думаю, что другой такой женщины не было на свете. Впрочем, такое внимание к высоким человеческим качествам — явление довольно редкое. Непритязательные семейные добродетели малознакомого человека не часто способны вызвать душевный порыв, который толкнул бы на подобное посещение. Должно быть, Элинор вам очень много о ней рассказывала?
— Да, конечно. То есть не так уж много, но все, что я узнала, было необыкновенно интересно. Как внезапно она скончалась! — Замявшись, Кэтрин уверенно добавила:
— И при ней не было вас — никого из ее детей. Ваш отец, думается, был к ней не очень привязан?
— И вам, значит, пришло в голову, — сказал он, глядя ей прямо в лицо, — что о ней быть может, недостаточно позаботились, или что… — тут Кэтрин непроизвольно ему кивнула, — или что было допущено нечто более непростительное? — Она впервые смотрела на него такими широко раскрытыми глазами. — Болезнь матери, — продолжал Генри, — вспышка, закончившаяся смертью, — была внезапной хотя недуг, от которого она страдала — печеночные колики, — возник у нее давно. На третий день приступа, то есть так скоро, как только было возможно, к ней привезли врача, весьма почтенного человека, к которому она всегда питала большое доверие. Поскольку у него возникла тревога за ее жизнь, на следующий день привезли еще двух врачей, которые неотлучно находились при ней целые сутки. Она скончалась на пятый день. В течение всей болезни Фредерик и я (мы оба в то время были дома) часто ее навещали. И, полагаясь на собственные наблюдения, мы с ним вправе засвидетельствовать, что для ее спасения делалось решительно все, что можно было сделать при самой горячей супружеской привязанности и при ее общественном положении. Бедная Элинор, увы, находилась в то время в отъезде. Вернувшись, она застала мать уже в гробу.
— Ваш отец, — спросила Кэтрин, — был опечален ее кончиной?
— Какое-то время — весьма глубоко. Вы ошиблись, считая, что он ее не ценил. Он любил ее, я уверен, так сильно, как только мог. Не каждый из нас, вы знаете, способен быть одинаково нежным. Не стану скрывать, при жизни ей пришлось немало от него вытерпеть. Но, если своим характером он причинял ей страдания, — рассудком он отдавал ей должное. Он искренне ею дорожил и был потрясен ее смертью — хоть и не слишком надолго.
— Какое счастье! — воскликнула Кэтрин. — Это было бы так ужасно!..
— Если я вас правильно понял, вы вообразили такие страшные вещи, для определения которых у меня не хватает слов. Мисс Морланд, дорогая, подумайте о существе этих ужасных подозрений. Какие были у вас основания? Вспомните, в какой стране, в каком веке мы живем. Вспомните, что мы англичане, что мы христиане. Попробуйте воспринять жизнь по-настоящему, посмотрите вокруг себя. Разве наше воспитание готовит нас к таким извращениям? Разве наши законы им потакают? Могли бы они остаться незамеченными в стране, в которой печать и общественная деятельность находятся на таком высоком уровне, где все люди добровольно подглядывают друг за другом и где, благодаря развитию газет и дорог, ничто не может ускользнуть от всеобщего внимания? Милейшая мисс Морланд, что за мысли бродят в вашей головке?
Они дошли до конца галереи. И она со слезами стыда убежала к себе в комнату.
Глава XXV
Романтические видения исчезли. Душа Кэтрин окончательно пробудилась. Урок, который преподал ей Генри, при всей его краткости позволил ей глубже осознать нелепость ее недавних фантазий, чем все пережитые ею разоблачения. Униженная и уязвленная, она плакала горькими слезами. Она упала не только в собственном мнении — она уронила себя во мнении Генри! Ее недомыслие, казавшееся ей сейчас преступным, раскрылось перед ним со всей очевидностью, и отныне он будет ее презирать. Вольность, с которой она позволила себе строить догадки относительно пороков его отца — сможет ли Генри когда-нибудь ей это простить? Забудутся ли ее дикие подозрения, — ее праздное любопытство? Кэтрин не находила слов, чтобы выразить всю глубину своего презрения к самой себе. Раз или два до этого злосчастного случая в поведении Генри промелькнули — так ей, по крайней мере, показалось, — какие-то признаки увлечения ею. Теперь же… Короче говоря, в течение получаса она считала, что больше ей не на что надеяться. Когда часы пробили пять, она спустилась в гостиную. Сердце ее было разбито, и она едва смогла внятно ответить Элинор на вопрос о своем здоровье. Генри, которого она так боялась, появился в гостиной вскоре после нее. И единственная перемена в его обращении с гостьей заключалась в том, что он оказывал ей больше внимания, чем прежде. Никогда еще Кэтрин так не нуждалась в участии, как сейчас, — и он это, по-видимому, сознавал.
