Шоколад с перцем, или От любви бывают дети

– Будь честной, – сказал я, придвигая к ней рюмку.

Клэр закусила губу, глянула на рюмку, потом снова на меня. Она была словно открытая книга: противоречия раздирали ее, и эта внутренняя борьба отражалась на лице. В конце концов, ее прорвало:

– Я-люблю-Гэвина-до-смерти-но-он-меня-с-ума-сводит-твою-мать! – выпалила она на одном дыхании и тут же захлопнула рот.

– Выпей, – сказал я, ободряюще кивая на рюмку. Не раздумывая, она подхватила стопку, опрокинула ее и со стуком опустила на стойку бара.

– Продолжай, – сказал я, придвинувшись поближе к ней и наливая еще водки в рюмку.

– Когда он в первый раз сказал: «Ма-ля», у меня сердце совсем растаяло. Но с тех пор много воды утекло, а у этого малого рот не закрывается никогда. Никогда. Он даже во сне говорит. Как-то раз мы в машине ехали, и он все говорил, говорил про овечек, картошку фри, про свой писун и про газонокосилку, так я остановила машину посреди улицы и вышла. Обошла вокруг машины, а когда снова в нее забралась, он продолжал говорить, стал меня расспрашивать, есть ли у газонокосилок рычаги, а у девочек яйца. Он никогда. Не перестает. Говорить.

– Выпей, – опять с улыбкой сказал я.

Опрокинув рюмку, она на сей раз шмякнула ее прямо передо мной: мол, давай, наливай. Я налил и придвинул рюмку обратно к ней.

– Пока я его вынашивала, я поправилась на пятьдесят шесть фунтов[58]. Ты хоть имеешь представление, что такое смотреть вниз и не видеть своего члена?

– Да нет, – буркнул я.

– Было ощущение, что моя задница жила отдельно от меня, со своим почтовым индексом.

– Если тебе от этого легче станет, то попа у тебя потрясающая, – выпалил я.

– Спасибо на добром слове, конечно.

Я налил еще рюмку, и на этот раз выпить даже предлагать не пришлось..

– Он как обнимет, так душа поет, а усталость проходит. Исцеляешься как по волшебству. Но вот ты хоть представляешь себе, сколько ребенок какает, сколько срыгивает, сколько орет? Только бутылочку высосет, так тут же все струей обратно выдает. Высосет – отрыгнет. А если желудку не очень понравится обед, так все вернет обратно. Помылила – сполоснула – повтор.

Еще рюмка выпита.

– Он до трех с половиной лет по ночам заснуть не мог. Проснется – и кричит, а потом бежит ко мне. Каждую чертову ночь! Мне это до того надоело, что я рассказала ему, мол, живет у него под кроватью Бугимен, который ему ногу откусит, если он с кровати посреди ночи слезет за чем угодно, кроме случая, если в доме пожар полыхать будет.

Клэр откинула голову и опрокинула еще рюмку.

– Я – плохая мать. Не поверю, что сейчас ты меня не ненавидишь, – сказала она.

– С чего бы это мне вообще ненавидеть тебя?

– А с того, что я, в принципе, переспала с тобой от отчаяния. Использовала тебя для секса, а после никогда больше с тобой не говорила, – пояснила она.

– Милая, там, откуда я родом, такое для парня все равно что рождественский праздник, – со смехом произнес я, стараясь подбодрить ее, хоть как-то улучшить ей настроение. – Это я у тебя должен просить прощения. – Я вытянул руку и повернул к себе ее лицо.

Боже, как же она красива! А я вел себя как полный идиот, желая воспользоваться тем, что она слегка захмелела. Только наплевать, меня разорвет, если я ее не поцелую. Я должен войти в нее и испытать, наконец, желанное облегчение, к которому я так долго стремился. Я пять лет ждал, чтоб опять попробовать на вкус этот совершенный рот, ощутить под руками округлые формы груди и ягодиц. Она склонила голову и потерлась щекою о мою ладонь, и я почти забыл, что сказал минуту назад.

– Слов нет, мы с тобой оба были не в себе в ту ночь, но, если б я знал, что ты еще ни разу… что ты… что я у тебя первый, я бы делал все совсем по-другому, черт меня побери, – признался я.

«Я бы глаз не сводил с твоего обнаженного тела, каждый дюйм его сохранял бы в памяти. Языком бы дразнил каждый твой сосок и втягивал бы их в рот, пока ты в стонах не стала бы звать меня. Губами бы ласкал твою кожу, всем лицом зарылся б тебе меж ног и довел бы тебя до такого исступления, что ты забыла б, как тебя зовут».

– Вот это да, – прошептала она, глядя на меня остекленевшим взглядом.

– Я что, это вслух сказал?

Она сидела напротив, ошарашенная, и я уже забеспокоился из-за того, как круто лопухнулся. Мне еще слишком рано было заводить разговор про секс и про то, как сильно мне хочется стать для нее Лучшим Другом Навсегда. Само собой, последние пять лет я провел перебирая во сне любые мелочи, какие только мог вспомнить о ней, и в последнюю неделю забеспокоился: может, мои воспоминания были лучше действительности? Глупо, конечно, но вдруг я все это выдумал? Вот она, сидит передо мной, из крови и плоти, такая же поразительная, как и в моих мечтах, и мне нужно, чтоб она знала это. Я уж было рот открыл, но не успел и слова произнести, как она вскочила с сиденья, бормоча что-то такое про пиво в кладовке, которое надо убрать в холодильник. Она прошмыгнула мимо меня, и я остался сидеть один на один с бутылкой водки среди повисшего в воздухе запаха шоколада.

* * *

О, боже ж ты мой! Спасите-помогите!

Какая же я, блин, трусиха! Рванула от него со скоростью сверхзвукового истребителя, а теперь вот отсиживаюсь в кладовке, делаю вид, будто пиво убираю.

«Я б губами вкусил твою кожу, всем лицом зарылся б тебе меж ног и довел бы тебя до такого исступления, что ты забыла б, как тебя зовут».

О-о-о! Я совсем ничего не знаю про эту хрень. Едва эти слова сорвались с его губ, как моя плоть отозвалась, я готова была отдаться ему на стойке бара. Судя по обалдевшему выражению на лице, он вовсе и не собирался произносить их вслух.

– Черт! – громко воскликнула я и врезала рукой по пустому пивному ящику.

Только он оказался не пустой: кулак мой пришелся по ящику, полному банок с пивом.

– Сучий сын! – ругнулась я, тряся ушибленной рукой, брыкнула ногой, и удар пришелся по бутылке текилы, покатившейся и разлившейся по всему полу.

– Надеюсь, ты бьешь бутылки не потому, что хочешь съездить мне по физиономии?

Я обернулась и увидела стоявшего в дверном проеме Картера. Ну, почему ему всегда выпадает быть свидетелем моей унизительной дурости?

– Нет, по правде, бутылка текилы-то чего такого тебе сделала? – спросил он и пошел ко мне.

– Ты хочешь сказать, кроме того, что затуманил мне мозги настолько, что я потеряла невинность с каким-то и впрямь крутым парнем в общаге? И т. д., и т. п., потому что я вела себя как последняя дура. А теперь, когда он в городе, чувствую себя не в своей тарелке, стоит ему приблизиться, потому как у меня нет другого опыта? – причитала я.

Картер остановился прямо передо мной и криво усмехнулся:

– Правда думаешь, я крутой?

От его попытки обуздать мое нервное напряжение я только еще больше забилась в истерике.

– А знаешь, ты совершенно права. Эта текила на редкость вонючее пойло. Давай, пни ее хорошенько, отведи душу. Можешь заодно и пиву по мозгам надавать. Я видел, как оно на тебя исподтишка косилось.

Я рассмеялась глупости нашего разговора. Пьяной я не была, но голова вполне приятно кружилась от нашей ранней игры в Правду, или Правде было угодно различить юмор в этой ситуации. Когда я отсмеялась, Картер подался вперед и смахнул с моей щеки прядь волос, выбившуюся из хвоста, – такой до боли знакомый жест, что я ахнула.

– Давай-ка сразу кое-что поставим на место. Никакая ты не дура. Ни за что из тобой сделанного я тебя не виню. Врать не собираюсь и не скажу, что не почувствовал, будто вся задница в занозах, когда проснулся тогда утром и не увидел тебя рядом с собой. Мучился, метался потом, пока пять лет все гадал, а не привиделась ли ты мне. Только ты все равно для меня лучше всех, что бы ты ни делала, – говорил он, придвигаясь все ближе. – Я ведь не врал, говоря, что совсем по-другому повел бы себя с тобой в ту ночь, – тихо выговорил он, придвинувшись так близко, что наши тела соприкоснулись: его грудь и ноги практически сплелись с моими. У меня в горле пересохло, когда его рука медленно опустилась мне на бедро.