При чтении «священного писания новгородских жрецов» мне удалось найти лишь одно место, которое можно оценить как сентенцию, афоризм, притчу, паремию – короче, как высказывание с признаками коллективной или индивидуальной мудрости, что так характерно для других произведений этого немаловажного в социальном плане жанра – «священного писания». Приведу эту притчу в качестве образца оформления мудрой мысли: «Муж прав ходяй до мове несть, иже реком есте ходящет прав быти, но есь иже слъвеси го а вершена до це съвпадашет. Тому рщено есь о стара, абосьмы творяли бяхом лиепая, яко дяды наши» (с. 142). Понимать эту мудрость следует так: «Не тот справедлив, кто исправно ходит в мовницу, а тот, у кого не расходятся слова с делами. Потому и сказано прежде, чтобы мы поступали хорошо, как предки наши». Поистине полезное и приличное поучение пай-мальчикам! Подробный разбор форм этого аграмматичного текста превратился бы в школьную работу над ошибками, но стоит обратить внимание на присутствие поздних украинско-польских элементов, особенно в образовании сослагательного наклонения.
Как видно из этой притчи и подтверждается другими местами «Велесовой книги», омовениям (очевидно, в новгородской бане – «мовнице») придается высокое ритуальное значение. Здесь «новгородские волхвы» явно оказались под обаянием попавшей в Начальную летопись киевской легенды об апостоле Андрее, в которой саркастически описаны новгородские бани. Читатель может вспомнить также о языческой антропогонии, изложенной в летописи под 1071 годом, согласно которой Бог, моясь в «мовнице», бросил на землю мочалку, из которой и возник человек.
Итак, можно уверенно заключить, что наши предки были банепоклонниками.
Язык «Велесовой книги» дает поразительные свидетельства сильной сарматофильской (полонофильской) тенденции «новгородских волхвов», что видно и в вышеприведенном отрывке. Вот еще примеры полонизмов: ляты (с. 50) = л?та, кревь (с. 46) = кровь, менжо (с. 24) = муж или м?жъ, жещуть (с. 26) = рекутъ, гренде (с. 32) = гр?ди, пребендеть (с. 36) = пребудет? или пр?б?дет? и даже пшебенде (с. 16) с тем же значением, узржехом (с. 12) = узр?хом, пшелетла (с. 16) = прелет?ла. Как известно, переход смягченного ? в ж/ш в польском языке отмечается лишь с XV века[108]. Сарматофильство «новгородских волхвов» простирается так далеко, что они вставляют носовые гласные там, где их никогда не было и быть не могло: до стенпы (с. 20) = до степи, о венце (с. 24) = о в?ц?, ренце ренбы пълн? на (с. 22) = р?кы рыбы плъны, згенбель (с. 60) = гибель и т. п.
Издатель и сам заметил этот крен в «полыцизну» и объяснил его наличием в Новгороде «переселенцев из западнославянских земель» (с. 233). Но возникают новые вопросы. Что это за движение западных славян в Новгород в IX веке, каковы его причины? Почему переселенцы заняли такое важное место в жреческой среде, тогда как в новгородских церковных рукописях XI века западнославянское участие не отразилось? Почему эти западные славяне допускали грубые ошибки в своем родном наречии, решительно не зная, где звуки носовые и где нет? Почему весь «жреческий кодекс» оказался написан в IX веке в Новгороде и не несет в себе более ранних языковых и литературных пластов? В ответ на критику таких написаний, где неправильно употреблены носовые, А. Асов отвечает, что, по наблюдениям Л. П. Жуковской, уже в ранних славянских рукописях наблюдается мена ? и ? (с. 246). Действительно в некоторых флексиях на месте старославянского малого юса (а) русские тексты дают ять (?), например, овьц? овьц? (именительный падеж множественного числа). Но в корнях известны лишь орфографические колебания между йотированным а и ятем (я, ?) благодаря неразличению этих звуков в диалекте солунских славян. Слависты такого рода, как «новгородские волхвы», авторы «Велесовой книги», убеждены, что орфографическая неустойчивость славянских рукописных текстов имеет лишь количественные, а не качественные характеристики, поэтому они позволяют себе заменять что угодно чем попало.
Эти же «волхвы», испытывая слабость и к церковнославянским формам, создают их следующим путем: они пишут щасъ вместо часъ, вещерь (с. 18) вместо вечер, травы злащне (с. 32) вместо злачны, всящестии (с. 30) вместо вьсячьскыи (всяческий) и т. п. Им удалось заметить закономерность типа ночь: нощь, свеча: свеща, но, не зная исторической грамматики славянских языков, они решили, что всякому русскому ч соответствует церковнославянское щ. Пришедшие на Русь после ее Крещения христианские тексты написаны были на церковнославянском языке, особенностью которого было преобладание южнославянских лингвистических форм. Не ясно только, чем эти формы могли привлечь симпатии «волхвов». Конечно, А. Асов и тут берет их под защиту, указывая, что в новгородской берестяной грамоте № 67 на месте ч тоже написано щ: щести (с. 251). В действительности в этой грамоте написано Жирославь бьщести, второе слово издатель грамоты предлагает понимать как предложно-именную форму «бесчести»[109], хотя лучше видеть здесь глагол «бесчестит»[110]. Передача звукового сочетания с + ч буквой щ представляет собою нормальное явление русской и церковнославянской орфографии, мы и сегодня произносим в этих случаях звук щ (ср. счастье, бесчисленный и т. п.).
Раз грамматики «волхвы» не знали, сочинение их демонстрирует совершенное неведение форм славянского глагола. Не стоит удивляться, что они допускают обычную для всех дилетантов ошибку смешения форм глагола-связки быти. Чаще всего употребляется форма есе, неизвестная другим источникам, но вот более интересные примеры: «тые два есьва удържаны» (с. 8) – должно быть еста, тогда как есва 1-е лицо мн. числа; «якожде руште соуть, а себе славу имяхомъ» (с. 44) – должно быть 1-е лицо мн. числа есмы, тогда как соуть 3-го лица; «град бяста велик» (с. 56), где глагол оказался в двойственном числе.
Злополучные «волхвы» сочинили личные глагольные формы на основе плохо им знакомых причастных суффиксов и суффиксов имперфекта. На каждой странице встречаются монстры такого вида: пьящехомъ (с. 6) = поемъ (?), убрежешет (с. 8) = убережет, тецехомсте (с. 8) = текохомъ, одев?зещеши (с. 10) = отверзеши, од?лящешеть (с. 10) = отд?ляетъ, одсенщехом (с. 14) = отс?кохомъ, обитващехом (с. 33) = обитахомъ, се биящехом (с. 22) = бихомъ ся, се оурадогщехомся (с. 24) = радуемся, поражещете (с. 24) = поражати или поразите, даяшутъ (с. 26) = даяху, не имоша (с. 28) = не им?ша, пребендіехом (с. 38) = пребываем, в?дящутъ (с. 46) = в?дяху, рекохутъ (с. 46) = рекут, текощуть (с. 82) = текут и т. д. В переводе г. Асова глагольные формы текста трактуются произвольно, ни время, ни лицо не соотнесены с грамматикой, в большинстве случаев этот «жреческий имперфект на «-щехом»» передается настоящим временем.
Заметной чертой текста «Велесовой книги» являются формы с i на месте старого ятя (?): місто (с. 14), сіно (с. 56), біда (с. 130) и т. д. Как известно, исчезновение ятя в украинском произошло не ранее XIII века[111]. Из других украинизмов приведем: сп?вати (с. 18 и др.), ищо = що (что) (с.20), стип или стенп – употребляется постоянно с твердым конечным согласным, как в украинском. Нередко попадаются целые пассажи, которые звучат почти по-украински, например: «Мъленя утврша телесы ядымо, а идемо до поле наши труддяатисе, яко бъзе велеша вс(я)ку мужу, иже чінен есь трудитсе ся на хлеб свуй» (с. 182).
108
Klemensiewic: Z. Historia jezyka polskiego. Warszawa, 1974. S. 57.
109
Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М„1954. С. 68.
110
Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977–1983 гг.). М., 1986. С. 187.
111
Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. М., 1907. С. 73.
