Хватаясь за перила лестницы, я мчалась наверх, слыша, как эхом отдаются мои рыдания. Я не знала, куда бегу, просто хотела скрыться от своих переживаний. Домчавшись до крыши и поняв, что дальше бежать некуда, я пошла к бассейну. В «лягушатнике» плескались какие-то детишки, но та сторона, где глубоко, оказалась полностью в моем распоряжении. Я сбросила шлепки, опустила в воду ноги, уронила голову и негромко заплакала — и сидела так до тех пор, пока не кончились слезы.
В сумерках кто-то сел рядом со мной. Лукас. Я все еще не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. Он расшнуровал башмаки и тоже опустил ноги в волу. Пожалуй, это был хороший знак.
Лукас заговорил первым:
— Я не должен был кричать на тебя.
— Если бы только я представляла, что может произойти… что миссис Бетани сумеет нас выследить и нападет… я бы в жизни не послала то письмо, клянусь.
— Я понимаю. Но ты могла послать простое письмо. Попросить Вика позвонить родителям. Много чего еще. Если бы ты хорошенько подумала…
— А я не подумала.
— Нет. — Лукас вздохнул.
Моя недальновидность дорого стоила Лукасу, а некоторым из охотников Черного Креста стоила жизни. И хотя многие из них были просто фанатиками, они не заслужили такой смерти. Это все из-за меня.
— Лукас, прости меня. Пожалуйста, прости, мне так ужасно жаль!
— Я понимаю. Просто это уже ничего не изменит. — Он поморщился и посмотрел на лежавший внизу город. Филадельфия не сверкала так, как Нью-Йорк, но все же была достаточно яркой: больше света, чем тьмы. — Мама осталась одна. Она потеряла Эдуардо, потеряла меня, потеряла свою ячейку. Что она будет делать? Кто будет рядом с ней? Я собирался уйти с тобой и не жалею об этом, но когда я принимал это решение, то считал, что с ней останется Эдуарде. Я знаю, ты думаешь, что она несгибаемая, и так оно и есть, но это…
Я так сильно переживала из-за себя и своих друзей, что про Кейт даже не подумала. А ведь она оказалась практически в такой же ситуации, что и мои родители, — да нет, хуже, потому что они были вдвоем, а Кейт осталась одна.
— Но ты же наверняка сможешь ей позвонить или написать, когда мы будем чувствовать себя в безопасности?
— Если я когда-нибудь с ней свяжусь, она сообщит Черному Кресту. Таковы правила. Она их не нарушит.
— Даже ради тебя? — Я не могла поверить в это, но Лукас, похоже, верил.
Он посмотрел на свое отражение в воде каким-то усталым взглядом. Я заметила, что гнев его утих, сменившись подавленностью. Видеть это было ничуть не легче.
— Мама хороший солдат. Я тоже пытался стать таким.
— Ты им стал.
— Хорошие солдаты не жертвуют делом ради любви.
— Только ради любви и стоит идти на жертвы. Лукас печально улыбнулся:
— Ради тебя — стоит. Я это знаю. Даже если ты совершаешь ошибки. Потому что, Бог свидетель, я тоже их совершал.
Мне хотелось обнять его, но каким-то шестым чувством я понимала: момент неподходящий. Лукас должен был сам справиться с терзавшими его внутренними демонами.
— Я всю свою жизнь провел в Черном Кресте, — продолжал он. — Я всегда знал, кто я такой и какова моя цель. А теперь не понимаю, что будет дальше. Это… это пугает.
Он взял меня за руку:
— Но до тех пор пока мы есть друг у друга, оно того стоит.
— Я знаю. Но все еще думаю… Лукас, какими мы с тобой станем?
— Не знаю, — честно ответил он.
Я обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Мы нуждались не только в любви — нам нужно было верить.
Следующие несколько дней прошли спокойно. Хотя Лукас все еще грустил о матери, мы больше не ссорились. Мы смотрели телевизор или просто гуляли, любуясь достопримечательностями Филадельфии. Один раз мы разделились. Я пошла искать ресторан, где требовались официантки, а Лукас справлялся о работе в гаражах. К нашему удивлению и облегчению, мы оба получили предложение начать сразу после праздников.
И каждую ночь мы проводили в нашем номере в отеле. Вместе.
До сих пор я даже не представляла, что можно хотеть кого-то сильнее и сильнее с каждым днем. Но одно я знала точно: я перестала стесняться. У меня не было никаких сомнений. Лукас знал меня лучше всех, и никогда я не чувствовала себя надежнее, чем с ним, — в безопасности, полной. Абсолютной. Я сво-
рачивалась клубочком рядом с Лукасом и засыпала так крепко, что не видела никаких снов.
Ну, за исключением ночи четвертого июля. Может, виноваты фейерверки, а может, сахарная вата, которой я переела накануне, но той ночью я увидела самый яркий сон из всех.
— Я здесь, — сказала девушка-призрак.
Она стояла передо мной и выглядела не как фантом, а как нормальный человек. Но я ощущала в ней смерть, высасывающую тепло из моего тела. Она делала это не специально — такова была ее природа.
— Где мы? — Я оглядывалась, но ничего не могла увидеть. Там было так темно!
Она ответила только:
— Смотри.
Я опустила взгляд и увидела далеко внизу землю. Мы парили в ночном небе. «Как звезды», — подумала я и на мгновение почувствовала себя счастливой.
Потом я поняла, что узнаю фигуры, бредущие там, внизу. Лукас, опустив голову, шел к дереву, раскачивавшемуся под порывами сильного ветра. За ним следовал Балтазар.
— Что они делают? — спросила я.
— Общую работу.
— Я хочу посмотреть.
— Нет, — ответила девушка-призрак. — Ты не захочешь этого видеть, поверь.
Ветер дул все сильнее. Бело-голубое платье призрака трепетало под его порывами.
— Чего ты не разрешаешь мне увидеть?
— Смотри, если хочешь. — Она печально улыбнулась. — Но ты пожалеешь.
Я должна посмотреть… я не могу этого видеть… просыпайся, просыпайся!
Задыхаясь, я резко села. Сердце колотилось как сумасшедшее. Почему этот сон так ужасно напугал меня?
Пятого июля, после звонка Вика, сообщившего, что он с семьей уже в аэропорту, мы выписались из отеля. Пришлось довольно долго ехать на автобусе, а потом пройти несколько кварталов от ближайшей остановки. Но все это показалось сущей ерундой, когда мы завернули за угол опустевшего дома Вика и ввели код сигнализации винного погреба.
— Ого! — воскликнул Лукас, когда наши глаза привыкли к тусклому свету. — Да он огромный!
Подвал был размером с целый этаж громадного дома Вика. Он оказался разделенным на комнаты, — видимо, когда-то давно, еще до того, как его превратили в винный погреб, в нем жили. Я вспомнила слова Вика о том, что его отец не занимается коллекционированием вина, как дед, и поразилась: сколько же спиртного хранилось тут тогда? Старые истертые дубовые половицы, видимо, отродясь не натирали.
Мы прошли вглубь и увидели, что там горит небольшая лампа в форме гавайской танцовщицы. Она освещала настоящий клад с сокровищами: простыни, лоскутные одеяла, надувной матрас, еще не вынутый из чехла, простую складную металлическую кровать, какие часто встречаешь в отелях, небольшой деревянный стол и стулья, корзинку, полную разномастных тарелок и чашек синего и белого цвета, рождественскую гирлянду, микроволновку, мини-холодильник (уже подключенный к розетке и работающий), книги и DVD-диски, старый телевизор и DVD-плеер и даже персидский ковер, стоявший скрученным в углу.
Я взяла со стола лист бумаги и прочитала вслух:
— «Эй, ребята. Мы с Ранульфом притащили сюда с чердака кое-какие вещи. От телевизора, конечно, мало толку без антенны, но вы сможете смотреть фильмы на DVD. В холодильнике есть содовая и фрукты, и Ранульф оставил для Бьянки несколько пинт крови. Надеюсь, это пригодится. Мы вернемся в середине августа. Не делайте того, чего не стал бы делать я. С любовью, Вик».
Лукас скрестил на груди руки:
— Чего бы Вик не стал делать?
— Скучать. — Я широко улыбнулась.
Мы устроились, превратив один угол винного погреба в нашу «квартиру». Поставили стол и стулья, а на стол водрузили гавайскую лампу. Персидский ковер разостлали на полу, потом Лукас забрался на винную стойку (я ужасно нервничала при этом) и развесил гирлянду. Все лампочки были белыми, но некоторые, оказавшиеся между винными бутылками, отливали мягким золотом. Надувной матрас надувался сам и почти ничего не весил. Мы положили его на кровать, и я с наслаждением постлала белоснежные простыни, отороченные кружевом, а сверху положила лоскутные одеяла. Стены погреба были выкрашены в темно-зеленый цвет, и, когда мы закончили обустраиваться, я решила, что во всей Филадельфии нет квартиры красивее, чем наша. И какая разница, что вдоль Стен расположены бутылки?
