вспыхнуть. Мы испугались.
— Плохо. Надо бы потушить! — предложил я.
— Чем? — растерялся Паша.
— Давай, попробуем водой! — с этими словами я плеснул из кружки в злосчастную банку. Огонь взметнулся до потолка, лизнул штукатурку и оставил там черную отметину, диаметром не меньше метра.
— Вот, от родителей попадет, — пригорюнился мой друг.
— Я сейчас вытру. Дай-ка плоскогубцы!
С печальным свистом авиабомбы так и не потухший парафин полетел вниз с восьмого этажа.
— Класс! На этом принципе можно огнемет сделать! Соображаешь?
Это лучше черепицы, и даже похлеще чем баллончики от сифона в костре взрывать.
— Да, но вот пятно!
Пять минут спустя, взгромоздившись на стулья и табуреты, мы тщетно попытались стереть следы преступления…
Преступления?…
— В чем вы меня обвиняете?
— Ты виноват пред Богом и пред людьми. Покайся, напоследок!
Иисус милостлив, быть может, он простит раба своего.
— Я не раб ему и не слуга!
— Упорствуешь, проклятый еретик! Ну, хорошо! — приор кивнул, сопровождавшему его клерку.
Тот разложил пергаменты и принялся читать, смакуя каждое слово:
«Прежде всего, как показали досточтимые свидетели, речами своими этот колдун влагал в сердца прихожан смрадные вожделения, а также злобу и ненависть. Завладев сердцем невинных юношей и девушек, он отнимал у них сам разум, после чего наши чада порицали родителей и Святую Церковь, собираясь в ночь на вершине Прильвицкой горы и творя там непотребство… И последнее — колдун, именующий себя Хромым Рогволдом, напускал болезни, портил людей и скот, для чего собирал бесовские травы, хранил в превеликом множестве рогатые лики нечистого и кормил черного кота…»
Если пересчитать всех кошачьих, что были у нас дома, действительно, не хватило бы десяти пальцев. Самой старой, оставшейся еще с прежней квартиры на Бабьем городке, являлась большая мягкая черная кошка с неестественно маленькими лапками и зелеными пластмассовыми узкими глазами. Фарфоровый белый котенок с дырочкой на животе. Четыре марионетки, тряпичные серые и коричневые куклы с пластмассовыми колкими усами. Одетые на руку они смешно размахивали лапками и по желанию могли открывать ротик. Бабушка смастерила также мышку и зайца, но грызуны мне никогда не нравились…
Перед тем как лечь спать, наверное, лет до двенадцати, я укладывал рядом игрушечного мурлыку — семья была большая и завести живого котенка нам не позволяли. Младший брат во всем подражал мне, поэтому зверей приходилось делить. Тех, что имелись в одном экземпляре, сообща укладывали в кресло под теплое одеяло. Втайне я верил, что лишь пробьет полночь, все зверушки оживут и примутся бродить по комнате в поисках еды. Это долго вызывало у меня беспокойство, поэтому в довершении вечернего ритуала я ставил под кровать блюдечко с молоком, словно доброму домовому, а то и просто кефиром смазывал куклам пасть. Память не удержала тех наивных имен, которыми мы наградили наши детские игрушки. И даже чудодейственный эликсир здесь был бессилен.
Играли в разное. В воздухе носились самолетики из немецкого «Конструктора», они были красные и белые. Первые неизменно выигрывали, враг в беспорядке убегал, заслышав: «Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» Когда детали порядком растерялись, в ход пошла бумага, и это было здорово. Борта советских «ястребков» украшали ряды красных звездочек, заботливо выведенные детской рукой, сжимающей заслюнявленный карандаш. Когда же я проглотил рыцарские романы, бумагу сменил пластилин — мы играли в драконов, любовно вылепливая разноцветных многоголовых рептилий, которые селились обычно среди сваленных как попало подушек дивана. Надо понимать, то были скалы.
Страсть к коллекционированию то остывала, то загоралась с новой силой. Фантики от конфет и вкладыши от жевачек, спичечные этикетки и марки. Кому-то нравилось собирать машинки, но я был всегда далек от техники и всякой там механики, к тридцати годам так и не выучившись водить машину. История, палеонтология и химия — вот мой круг интересов тех далеких лет. Далеких ли? Видения следовали одно за другим — хоккей на скользкой мостовой, катакомбы подвалов и манящие к себе чердаки, заброшенная котельная на окраине микрорайона, названная нами «Пустой дом» (следствие увлечения Холмсом), заросшие бурьяном пустыри и расколотые черные мраморные плиты надгробий….
Вобщем, незаметно для себя я сладко заснул и очнулся, едва дедовские часы пробили шесть раз…
На мою широкую грудь спускалась лопатой окладистая рыжеватая борода, жесткие кудри светлых волос спадали на бугристую мышцами спину. Вздувшиеся бицепсы обещали скорую смену гардероба. Пальцы тоже, кажется, стали заметно толще и желтели костяшками суставов.
