И тех и других Джон Нокс поносил устно и письменно – на страницах своей книги «Трубный глас против женской тирании». Запрещенная в Англии, она распространялась тайно и пользовалась большой популярностью.
В ней я представала незаконнорожденной дочерью короля, не имевшей права сидеть на троне. Автор предупреждал, что Англии грозит Божия кара за то, что она допустила женщину к управлению страной. Мое правление он окрестил «кровавой тиранией».
Тогда-то впервые и прозвучало это страшное прозвище – «Мария Кровавая».
Я думала о своей злосчастной судьбе. Разве меньше страданий и казней было при Генрихе VIII? Но его не клеймили позором! А ведь он посылал на смерть всех, кто не подчинялся его воле. Я же – только еретиков, искажавших Священное Писание! Почему же не его, а меня обвиняют в злодействе?!
Все рушилось. Кале у французов. Мой народ и мой муж бросили меня. Друзей почти не осталось. Со страхом ждала я известия о смерти Реджинальда – он уже не мог ходить. Я уцепилась за свою единственную соломинку – ребенка, о котором мечтала. И тут меня настигла болезнь – та же самая лихорадка, что свалила Реджинальда.
Неожиданно скончался император Карл. Я с горечью восприняла эту весть – пусть мы не виделись с тех пор, как были обручены, и пусть он не спешил помочь мне в трудную минуту, но я всегда знала, что он – мой друг. Теперь и его не стало.
Жизнь приобретала иные очертания, иные краски. Я написала Филипу, умоляя его приехать. Последний удар – моя беременность оказалась водянкой.
Я переехала в Сент-Джеймс, чувствуя, что дни мои сочтены.
Филип написал, что приехать не может, и обещал вернуть Кале. В том же письме он настаивал, чтобы я назвала в качестве своей преемницы Елизавету, что, по его мнению, предотвратит гражданскую войну.
Из его письма я поняла, что ему известно о моей болезни. Но он не упомянул об этом, а советовал полагаться на помощь Реджинальда. Если бы он знал, что бедный Реджинальд уже никому не мог помочь…
У моей постели неотступно находились Сьюзан и Джейн Дормер. Джейн очень похорошела в предвкушении близкой свадьбы с графом Фериа. Мы радовались все вместе, но сначала я попросила ее отложить свадьбу до приезда Филипа. Теперь же я сказала, что дальше откладывать не имеет смысла.
– Тебе повезло, Джейн, – заметила я, – граф – прекрасный человек, и он… любит тебя.
При этих словах Джейн отвернулась, чтобы скрыть жалость ко мне.
На пороге смерти в памяти оживает прошлое, и все видится в ярком свете.
Сколько же ошибок я наделала! Могла ли я поступить по-другому? Не знаю. Знаю только, что, когда верх надо мною брали чувства, тогда – и это относится только к любви – я закрывала глаза на правду, принимая желаемое за действительное. Почему я трезво не посмотрела на наш брак как на официальный союз двух королевских фамилий? Подобные браки – отнюдь не редкость. В мои годы не выходят замуж по любви – как я не могла этого понять? Если бы я осталась одинокой и правила согласно собственной воле, а не вопреки рассудку, желая угодить мужу, я не ввергла бы Англию в эту позорную войну.
Исполнила я свой долг перед Богом? Не уверена. Да, страна вернулась в лоно римско-католической церкви, но надолго ли? Будущее имело неясные очертания. C чем столкнется моя преемница, которой не терпится надеть корону?
То, что на престол вступит Елизавета, ни у кого уже не вызывало сомнений. Ждали только моей смерти. Народ был готов видеть ее своей королевой, надеясь, что при ней жить в Англии станет легче.
Медленно тянулась череда дней. Я слабела и почти не вставала с постели. Реджинальд был еще жив, но оба мы были не в силах навестить друг друга.
Теперь официальные визиты наносились в Хэтфилд – к Елизавете. Филип, как мне сообщили, прислал специальное распоряжение испанцам, находившимся в Англии, проявлять к Елизавете повышенное внимание и почтительность.
Значит, и он ждал моей смерти… Но не приезжал.
Мне давно казалось, что Елизавета нравится Филипу, – еще тогда, когда он вышел из-за ширмы, возбужденный, с загоревшимся взором… Только сейчас я отчетливо поняла, что он женится на ней, когда я умру.
Смерть казалась мне теперь избавлением. Моя сестра, моя вечная соперница, полная жизненных сил, очаровательная, непредсказуемая Елизавета… Она всегда была умнее меня, всегда стремилась только к тому, что ей на пользу. Теперь она займет мое место.
Прекратятся казни, погаснут костры – кончится все то, за что меня возненавидел мой народ. Англия не допустит на своей земле инквизиции.
«Мария Кровавая»… В моих ушах не смолкали вопли мучеников, в ноздри проникал едкий запах сожженных тел. Я молила у Бога прощения. Я думала, что исполняю Его волю, но народ отвернулся от меня, добавив к моему имени это страшное слово – «кровавая». «Мария Кровавая» звучало как приговор.
Но почему? Почему я? Другие совершили более тяжкие преступления! За время моего правления в пламени костров погибло 300 человек, тогда как тысячи пали жертвами святой инквизиции! Изабелла, Фердинанд, наконец, император Карл, приказавший закопать живьем 30 000 человек, – о них никто не вспоминает. И только меня назвали Марией Кровавой.
Я радовалась приближению смерти. Королевский двор почти опустел – кому охота навещать полумертвую старуху?
Чем меня помянут? Тем, что я посылала на костер людей, силой навязывая свою веру?
Я устала жить, а люди устали ждать, когда я умру.
Со мной остались только Сьюзан, Джейн и несколько преданных слуг.
Сьюзан безуспешно старалась меня развлечь. Она принесла бумагу и перья, сказав, что лучше писать, чем без конца думать о прошлом.
