общении с «урождёнными носителями» языка. Где таких взять в случае Диала? В романе обучение взрослых проводилось известным и достаточно эффективным – интенсивным методом «погружения в языковую среду». В условиях изоляции группы на «лингвистическом острове» и запрета использования любого языка, кроме Диала. В реальном мире погнавшейся за «золотым тельцом» России идее такого «острова» не суждено было осуществиться…» (Калашников, Русов, 2006. С. 407–409).
Увы, свободно говорящих на Диале сейчас нет: даже разработчикам, чтобы вернуть подзабытые навыки, необходима языковая среда. Диал всё ещё в значительной степени носит письменный, виртуальный характер. Вносит свои коррективы развитие массовых электронных систем коммуникаций. Обучившихся Диалу – а это несколько сотен человек – разбросало по стране и по миру.
Вероятно, ещё не создано той критической массы знающих основы этого языка, чтобы произошёл прорыв меры. Возможно, наши молодые читатели будут уже тем народившимся поколением «диалоговорящих», которое воспользуется всеми оригинальными разработками к своей пользе.
«Рождение и смерть… Что в них общего? К чему соединять несоединимое? Несоединимое… Несоединимое? Постой, но ведь в природе если что-то одно рождается, то что-либо другое обязательно исчезает, умирает… Вещи не исчезают, они лишь переходят в другие вещи. Но ведь это же означает, что исчезновение всегда есть одновременно и рождение! Так вот в чём смысл древней традиции, освящённой веками!
Словно пелена упала с глаз и в тихий мир размышлений торжествующе ворвались звуки органа. Это был апофеоз. Праздник победы жизни над смертью и… конец обедни.
Сидя в трапезной над миской давно остывшей похлёбки, я додумал мысль до конца. Действительно, если тогда, в начале всего сущего, появление первых, пока ещё совершенно неопределённых различий в первичной неразличённости, то есть появление нечто из ничто, можно считать рождением, то поскольку не было пока ещё ничего, кроме этих самых нечто и ничто, рождение чего-то из нечто должно было быть его уничтожением, рождением ничто, то есть возвратом к первичной неразличённости. Круг явно замыкался. Рождение есть смерть. «Все там будем…» Странность этих мыслей не давала мне покоя. В то же время их справедливость была очевидна. Но, чёрт побери, ещё более очевидно, что смерть – нечто прямо противоположное рождению! Как же всё это понять?
Разгадка пришла неожиданно и легко. Ведь и рождение и уничтожение – прежде всего переходы, преобразования материи, операторы! Но в таком случае, прежде всего они должны преобразовывать самих себя! Уничтожив уничтожение, мы получим нечто ему противоположное, то есть рождение, а рождение, в свою очередь, вряд ли может породить что-либо, кроме уничтожения… Значит, два оператора рождения, взятые подряд, дадут нам оператор уничтожения, и, наоборот, два оператора уничтожения есть оператор рождения.
«Ну а почему, собственно, исчезновение даёт именно рождение, а не что-нибудь другое, скажем, то же ничто, отсутствие чего бы то ни было?» – возникло вдруг в голове. И тут же, торжествующе: «Да потому, что ничто можно получить, лишь уничтожив то самое первичное, почти бесформенное нечто, которое, в свою очередь, возникло с исчезновением ничто. Исчезновение же само по себе есть нечто третье, отличающееся как от НИЧТО, так и от НЕЧТО, оно есть ни то и ни другое, оно – переход между ними, соединяющий, но и разделяющий их, граница нечто и ничто. Значит, и исчезнуть он мог, лишь породив что-то отличающееся как от них самих, так и от себя! Это что-то – оператор РОЖДЕНИЯ!
… СМЕРТЬ, как оператор, обратный к оператору рождения, сотрёт всякие следы нашего существования… Проклятые математики всё предусмотрели» (Куликов, 1998. С. 19–20, 25).
ВОПРОС № 54Вопрос из архива Анатолия Вассермана: «В 1970-е годы в Нью-Йорке создан клуб «живых покойников». Его эмблема – изображение радостно смеющегося черепа. Какое событие должно произойти в жизни человека, чтобы его приняли в этот клуб?»
ВОПРОС № 55Также задачка из архива Анатолия Вассермана: «В Великобритании накануне развода принца Чарлза с принцессой Дианой в продажу поступили фаянсовые кружки с изображениями бывших супругов. На кружках не было никаких надписей и дополнительных символов. Но каждый мог догадаться, что они посвящены именно разводу.
По каким признакам?»
ВОПРОС № 56Один из любимых вопросов Анатолия Вассермана: «В песне, которую вместе сочинили англичанин Пол Маккартни и афроамериканец Стиви Уандер, есть слова: «Почему мы не можем жить в мире и согласии, как чёрное дерево и слоновая кость…»
Где же существует полное согласие чёрного дерева и слоновой кости?»О красоте решений (конспект для продвинутых читателей)
На страницах нашей книги читатель уже успел десяток раз столкнуться с выражением «красивое решение», «красивый ответ», и самое время ещё раз упомянуть о «теории красоты» отдельно.
Вот, например, если традиционная математика – язык символов, созданный человеком для отображения, как ему казалось, объективных закономерностей природы, то музыка – как раз язык отображения и передачи закономерностей субъективных, то есть прежде всего эмоций, чувств человека. Древние говорили: «Музыка – искусство интонаций» – и это безусловно так: сила воздействия музыки опирается на всю мощь нашего подсознания, на пришедшие к нам от предков инстинкты самовыражения и реакции на непроизвольные эмоции других. Не зря, нет, не зря церковный орган так близок по тональности к голосу человека! И хоры певчих не зря звучат под церковными сводами. Интонации – ключ к подсознанию человека.
Современные приложения теории творчества (Синицын, 2001) опираются не только на вполне логические и обозначенные некогда принципы из области сознательного, но и наработки психологов о бессознательном – отсюда принцип «страдания и удовольствия», «навязчивого образа», принцип красоты, гармонии, наконец.
Самые разные исследователи с древности и до недавнего времени обращались к этому вопросу. «Без веры во внутреннюю гармонию нашего мира не могло бы быть никакой науки. Эта вера есть и всегда останется основным мотивом всякого научного творчества», – считал Альберт Эйнштейн.
Приведём некоторые мнения.
Рассуждая о теории красоты и красоте теории Эдвард де Боно в девятой главе книги «Использование латерального мышления» отмечал:
«…В известном смысле наука является высшей формой искусства, поскольку здесь совершенство новой идеи не является делом вкуса или моды. И хотя науке явно недостаёт эмоциональной насыщенности и всеобщей притягательной силы,
