Сбоку от меня постанывает спецназовец. Потерпи, парень, сейчас мы доделаем дело до последней точки в конце последнего абзаца, тогда будет тебе и первая помощь, и вторая, и третья вместе с ними.
– Лежи, старайся не двигаться. Тут опасное место, можешь вляпаться.
– Так точно…
Тогда я кричу Филу – а теперь отлично видно, что это он:
– Лежи, не рыпайся. Только дернешься, схлопочешь пулю. Ясно тебе?
– Да я… я сдаюсь… я вообще едва живой… мне доктор нужен…
Бросаю взгляд на детектор. Между мной и Филом аномалий нет.
Я медленно, очень медленно, стараясь держать гада на прицеле, спускаюсь вниз. То и дело нога подворачивается, каблук скользит.
Наконец сокращаю расстояние до трех метров.
– Знаешь меня?
– Выкормыш Михайлова… Мелочь пузатая. Повезло тебе сегодня, большого зверя взял.
– Если знаешь, то учти, что бы ты по нашу душу ни припас, а даже не думай.
Погано он на меня посмотрел.
– Фил, перевернись на живот, ладони положи на землю рядом с головой, но не вплотную.
– Мне рана мешает двигаться, у меня нога прострелена.
Никак не успокоится. И ведь может сюрприз подбросить, тертый калач…
Ничего не говоря, стреляю Филу во вторую ногу. В мякоть бедра. Барыга издает вой, словно я ранил не человека, а волка. Я смотрю на него, и мне кажется, что изо рта у него не звуки вылетают, а невыносимое зловоние. Мы столь яростно бьемся с порождениями Зоны за себя, за нашу суть, что иногда в драке не замечаем, как потеряли важные фрагменты этой сути, не умеем держать баланс потерь и приобретений…
Потом будем разбираться с балансом и душу чистить. Не сейчас. Чуть погодя.
А сейчас… я прицеливаюсь ему в грудь.
– Ты что? Что ты делаешь, долбанутый?
И первый раз я вижу в его поганых глазах не игру, не притворство, а самый настоящий страх. Этот страх, как зверь, выглядывает из норы в ночь, видит охотников и скулит, ему некуда деться, ему нет исхода.
– Это ведь не твой чудовищный сынок убил за пять суток тридцать пять человек, это ты убил. А он – всего лишь живое орудие, отправленное тобой разбивать чужие черепа. Ты – хуже нелюди. Если хочешь еще пожить, гнида, перевернись на живот и положи руки так, как я сказал.
Он молча перевернулся и с руками со своими сделал всё, как надо. Я хотел было начать его обыскивать, когда сзади прозвучал голос Клеща:
– Молодец, радость моя! Понимаешь, как проявить вежливость в компании с настоящей леди. Но вот обмацаю девочку из благородного семейства лучше я сам. Она у нас такая проказница! Нежную попку ее не спускай с прицела.
Фил пробормотал:
– Клещ, это ж ты… неужто ментам продался? Между нами счётов никаких не было, так на кой же ты меня вломил?
– А хочешь по пуле не только в ноги, но еще и в обе руки – для комплекта?
Барыга заткнулся.
– Клещ, где старлей с рядовым?
– Подранка наверху обихаживают. Не бойся, я им сказал: с места не трогать и самим не уходить.
Клещ достал нож – хороший у него нож, златоустовский охотничий клинок с широким лезвием, таким можно со зверя шкуру содрать, – и распорол на Филе одежду от шеи до жопы. Куртку, рубашку, портки, даже трусы. Одним махом перерезал ремень пополам. Содрал туфли с носками, а потом потянул, потянул, и аккуратно стащил всё тряпье пленника.
Если кто не понял, парни, то самым чугунным наглядно объясню: Фил остался лежать на земле голышом, упираясь членом в листья подорожника. Кровь вяло сочилась из его левой ступни и гораздо жизнерадостнее – из правого бедра.
Клещ срезал с щиколотки Фила дерринджер.
– Что у нас тут в дамской сумочке?
Вынул из левого рукава куртки второй дерринджер на пружине.
Вынул из правого рукава куртки распылитель какой-то едкой дряни.
– Если бы не было второго стрелка, он бы тебя, Тим, либо пристрелил, либо растворил.
Вынул из кармана брюк нож, сложенный так, что на первый взгляд его не отличишь от кредитной карточки. Шипа, который выскакивал после правильного нажатия, хватило бы для чьей-нибудь неосторожно подставленной глотки.
Вынул из внутреннего кармана куртки ключ с брелоком. И аж засмотрелся.
