метротуннеля перечеркивается косой лентой, отсвечивающей радужными разводами в свете фонаря.
Пригляделся.
Там оказалась не лента, там бахрома, разделяющаяся на множество тонких нитей. Основание у них – серое, как у мочалки, коей пользуются десять лет. Оно неразличимо сливается с серым сводом. Малость пониже идет та самая радужная полоска, которую я заметил. А углядеть там больше в принципе нечего, поскольку ниже нити становятся белесыми, а потом и вовсе – как тонкая леска. Спускаются они до уровня моей груди и слегка колышутся. Очень похоже на шлейф щупалец какой-нибудь смертельно опасной, но причудливо красивой медузы. Прекрасной леди Цианеи какой-нибудь.
«Радужная борода» не убивает людей, но и не терпит. Не знаю, чем она чувствует приближение живого, но это самое живое получает от нее облачко аэрозоля, действующего как кислота (и очень едкая), а потом лески вытягиваются и тысячи стрекательных клеток выбрасывают яд в то место, которое уже разъедено кислотой. Нам попалась молоденькая борода. Под ней еще нет «черных брызг» – этот артефакт появляется лишь под матерыми зрелыми «бородами». И она еще не чувствует гостей с полутора метров. Но сделай я еще один шаг, группе точно пришлось бы волочь двоих.
Мы аккуратно, не дыша, по очереди проползли под «радужной бородой». Проползли вслепую, накрыв лица панамами, упрятав ладони в рукава. Автоматы лежали у нас на животах. Вещмешки и коллекторскую сумку Тереха привязали лямками к ногам, и вещички наши проследовали за нами.
С Ниной пришлось повозиться. Чем ее протаскивать под «бородой»? Нам ведь не полагается туристического снаряжения со сверхкрепкой спасательной веревкой из капрона! А подтяжек никто из нас не носит.
Посидели, прикинули, Толстый надоумил: снять камуфляжные штаны, все четыре пары, связать, подцепить девушку за обе ноги и… И не хватило. Добавили к штанам два тонких шерстяных одеяла из снаряжения Тереха. Еще двух копеек не хватало – для верности. Тогда разграбили собственный вещмешок Нины, достали оттуда футболку с джинсами, пустили в дело. В самый раз! Только встал вопрос: а чем собственные ноги защищать? Не дай бог, пустит, зараза, аэрозоль, и без штанов мы не только охромеем, мы ведь и надежд на счастливую личную жизнь можем лишиться…
Парни, только ржать не надо. Нам не до смеху было. Короче, опустошили аптечки, обмотали ноги бинтами и вперед – по солнечным реям к сияющим высотам.
В Зоне ведь жить захочешь – еще не так раскорячишься. Говорят, месяца два назад в московскую Зону ради опытов пригнали корову. Попытались провести ее через аномалию «иллюз». Корова не сдохла и не рехнулась. Напротив, она приобрела сверхспособности, разбросала конвой и ушла в сердце Зоны скачками по пятьдесят метров каждый. Там у нее свой клан, люди относятся к ней со страхом и почтением. Никому, ни при каких обстоятельствах она больше не дает молока…
Нина, единственная изо всех нас, пострадала. Тех, кто полз до нее, «борода» не заметила. А у первой научной единицы, сколь аккуратно мы ее ни тащили, правая рука задралась кверху. Я увидел легкое белое облачко и заорал: «Изо всех сил!» Мы рванули ее, боюсь, пару-тройку раз несчастная голова девушки бацнулась о шпалы, но «щупальца» до нее не дотянулись. Начали было удлиняться, но мы к тому времени вытащили Нину.
Я осмотрел ее руку. Там какая-то красная сыпь, на вид не особенно приятная. Хотел спросить у Тереха, чем мазать эту сыпь – при ожоге, полученном от медузы, вроде, уксусом мажут, да где он у нас. Так чем? А, Терех?
А он уже шлепает к «бороде» образцы брать. Подлезает, хочет кончик щупальца «Катраном» оттяпать…
«Катран» доцент, конечно, потерял. И на свою правую кисть заработал точно такую же сыпь. Морщился, стонал, плевался… Потом вспомнил: промыть водой, желательно с мылом, и смазать йодом. Сделали. Стонать принялся хуже прежнего, но, говорит, по науке, – сойдет ожог, ничего. Рука только онемеет, пульс ослабнет, голова пуще прежнего заболит и волдыри могут выскочить, а так – нормально, осложнений не ожидается.
И я его понимаю: н у, рука онемела, ну, голова болит, ну, волдыри…
Нина все те же процедуры перенесла молча, не просыпаясь. На макушке у нее появились две изрядных шишки.
Мы вышли, наконец, к станции.
Тут было тихо. До большой земли – рукой подать. Я объявил привал. Большой привал, ребята, минут на сорок.
Толстый смонтировал и включил «котел света». И так хорошо мне сделалось от обилия света! Глупо, конечно, всего несколько часов провел в темноте, и уже сопли распускаю. Но, ребята, для тех, кто по натуре не диггер, и после этих нескольких часов простая возможность видеть солнце таким благом покажется!
А я по натуре не диггер. Диггер-туризмом когда-то занимался – да. Но больше как та корова: жить захочешь… Мне тогда очень нужны были деньги.
Мы смолотили все остатки домашних запасов, какие сберег Толстый, и крепко опустошили сухпайки. Нам бы выспаться хорошенько, юных-то среди нас нет. Это в двадцать ты попрыгунчик: упал – встал, влез на гору – подавай другую, пробежал кросс – залез под одеяло с рыбкой-солнышком. А кому на гривенник больше или, тем более, на два, тем надо перезаряжать батарейку. Если кто не знает, ну вот, теперь будете знать.
В общем, хрен нам выспаться. Надо доволочь ноги до точки эвакуации. А если с эвакуацией не срастется, то до Периметра. По любому.
Так что сейчас посидим, а потом… потом… шарканье какое-то… нет?
Я увидел призрака. Призрак летел на высоте двух метров, и когда я заметил его размытый силуэт, он был в верхней точке траектории невероятно длинного прыжка. В конце прыжка он должен был приземлиться прямо посреди нашей компании.
Я не успел ничего скомандовать. Я не успел отскочить. Я успел только наставить автомат в направлении, откуда явился призрак. Он приземлился в двух
