Гваньини добавляет к словам Шлихтинга одну немаловажную подробность, которую он вызнал, надо полагать, от хорошо осведомленного Мачея Стрыйковского. Оказывается, именно «…начальник приспешников Малюта зачерпнул из медного котла, где была кипящая вода, а потом начальник конницы взял сосуд, полный очень холодной воды, и сперва стал поливать ему (Фуникову. —Д. В.) голову этой водой, затем стал лить воду горячую, кипящую; этот несчастный, почувствовав, как обжигает его кипящая вода, закричал диким голосом; но этот слуга тирана, Малюта, все больше и больше лил на него эту кипящую воду, так что наконец кожа на голове стала сморщиваться наподобие извивающейся змеи. От этого жесточайшего рода пытки он и испустил дух».
Таким образом, в июле 1570 года Малюта всеми воспринимается как глава опричного братства, облеченный полным доверием царя, как первенствующая фигура монаршей опричной свиты. И Григорий Лукьянович не стесняется подтверждать свою преданность вновь и вновь, оказывая палаческие услуги, не брезгуя собственноручно совершаемыми пытками.
Таубе и Крузе добавляют: «Все другие были привязаны по порядку к барьеру, и он (Иван IV. — Д. В.) вместе с сыном проткнул их пиками и зарубил саблями. У многих приказал он вырезать из живой кожи ремни, а с других совсем снять кожу и каждому своему придворному определил он, когда тот должен умереть, и для каждого назначил различный род смерти: у одних приказал он отрубить правую и левую руку и ногу, а только потом голову, другим же разрубить живот, а потом отрубить руки, ноги и голову»[144]. Очевидно, Малюте пришлось участвовать в расправе и над прочими обвиненными, не столь именитыми, как Висковатый и Фуников.
«Тела же убитых, ограбленные и обнаженные, лежали на земле, на середине площади, до вечера. Впоследствии тиран приказал вынести их за город и свалить в одну яму для погребения» — так Шлихтинг завершает рассказ о жутком дне[145].
На третий день после массовых казней, 28 июля, Малюта получит приказ в том же месте отрубить головы еще девяти детям боярским (дворянам). После того как Григорий Лукьянович с подручными выполнил очередное царское распоряжение, обезглавленные тела «лежали непогребенными семь дней и были добычей собак, ибо их находили повсюду среди собак растерзанными и разорванными»[146].
Чуть погодя подошла «вторая волна» новгородских «изменников»: начинается уничтожение жен и детей казненных. Казни подверглось еще более полусотни человек. Тут без Малюты, надо полагать, тоже не обошлось.
Жаркое в Москве выдалось лето…
Помимо этих расправ на Поганой луже Григорий Лукьянович оказался задействован в большом карательном мероприятии против княжеского семейства Серебряных-Оболенских. Серебряные — аристократы-Рюриковичи, высокородные княжата. Из их семейства вышли крупные полководцы, бояре. Это был весьма и весьма видный при дворе род. В мае — июле 1570 года Иван IV без особого успеха провел переговоры с польско-литовскими представителями. Переговорный процесс тонул во взаимных оскорблениях. 21 июля стало днем, когда по Москве прокатились казни пленников, захваченных во время боевых действий с Польско-Литовским государством. То ли царь желал устрашить западного соседа, то ли мстил ему за несговорчивость. Скорее всего, Малюта был участником этой истребительной акции, но точных данных на сей счет нет. Зато твердо известно, что именно тогда пострадали Серебряные-Оболенские, а Григорий Лукьянович стал их палачом[147].
Шлихтинг сообщает обстоятельства расправы: «Тиран посылает Малюту, дабы силком вытащить Серебряного из хором. Малюта неукоснительно исполнил это и вывел несчастного на двор палат и там отрубил голову самому Серебряному и его слуге, пленному литовцу, последовавшему за господином. На другую улицу города тиран послал конюшего, по имени Булата{34}, к одному знатному мужу, жену которого год тому назад он велел повесить пред дверями{35}. Ему также отрубают голову. Виновники убийства приносят головы обоих к тирану со словами: «“Великий князь, исполнено, как ты приказал”. Тот ликуя восклицает: “Гойда, гойда!” и остальная толпа палачей вторит его возгласу»[148]. По сообщению другого иностранного источника, менее достоверного, опричники частично разграбили, а частично сожгли имущество Серебряных. Последнее вызывает сомнение: совершить поджог в центре Москвы — дело до крайности рискованное — весь город, по большей части деревянный, мог погибнуть в огне большого пожара. Царь, разумеется, это понимал.
Вероятно, Серебряные-Оболенские вызвали недовольство Ивана IV в связи с неудачными переговорами. Когда погиб боярин Федоров-Челяднин — крупный администратор, судья, славившийся справедливостью при вынесении приговоров, видный военный деятель, — можно было более или менее понять, в чем состоит его вина или, вернее, какую вину за ним подозревал царь. В отношении вины Серебряных-Оболенских в источниках не сказано ничего. Остается лишь строить предположения, отчего на них обрушилась столь злая кара. Князь Петр Семенович Серебряный — не менее значительная персона, нежели Федоров-Челяднин, если не более. Только профиль его деятельности отличался от того, чем занимался боярин Федоров. Боярин князь Серебряный — выдающийся полководец грозненской эпохи, настоящий «командарм», исключительно опытный. Князь Андрей Курбский пишет о Петре Семеновиче Серебряном-Оболенском с уважением: «…Петр Оболенский, глаголемый Серебряный, синклицким саном украшен и муж нарочит в воинстве и богат»[149]. За 17 лет до гибели князь Петр Семенович колебался, присягать ли сыну Ивана IV, когда царь заболел и был при смерти, или, может быть, принять сторону князя Владимира Андреевича Старицкого… Государь мог не простить ему той старой обиды. Но выглядит подобная версия явной натяжкой: столько времени прошло! Кроме того, минуло более пяти лет с тех пор, как появилась опричнина. Монарх назначал князя Серебряного на ответственные посты безо всякого сомнения: еще в мае 1570 года этот военачальник возглавлял авангардный отряд, развернутый на Оке против крымцев[150]. И вдруг Иван Васильевич соизволил вспомнить о «делах давно минувших дней»! Маловероятно.
