посад…»[211]
Опричная резиденция Ивана IV просуществовала в Москве до мая 1571 года, когда она погибла в огромном московском пожаре. Возможно, ее восстановили хотя бы частично: царь недолго жил там и в середине 1570-х[212].
Для постройки Опричного двора — главной политической резиденции государева «удела» — было снесено множество зданий на Неглинной, напротив Кремля. Московский опричный дворец располагался в том месте, где соединяются улицы Воздвиженка и Моховая; точно определил его положение дореволюционный историк И. Е. Забелин[213].
Все квадратное в плане пространство, отданное под постройку, было окружено высокой стеной с тремя воротами. На сажень она состояла из тесаного камня и еще на две сажени — из кирпича. Рядом с дворцом располагались, по всей видимости, казармы опричной стражи («особый лагерь» в не очень точном переводе по Шлихтингу). Видимо, общая численность московского опричного отряда, охранявшего царя, составляла 500 человек. Северные ворота играли роль «парадных». По свидетельству Генриха Штадена, они были окованы железными полосами и покрыты оловом. Сторожил их засов, закрепленный на двух мощных бревнах, глубоко врытых в землю. Украшением ворот служили два «резных разрисованных льва» (вместо глаз у них были вставлены зеркала), а также черный деревянный двуглавый орел с распростертыми крыльями, обращенный «в сторону земщины». На шпилях трех главных палат также красовались орлы, повернутые к земщине. Опричный дворец был надолго обеспечен всем необходимым, значительную часть его территории занимали хозяйственные постройки: поварни, погреба, хлебни и мыльни; «над погребами были сверху надстроены большие сараи с каменными подпорами из досок, прозрачно прорезанных в виде листвы…». Поскольку строительство производилось на сыром месте, двор пришлось засыпать песком «на локоть в вышину». Даже церковь поставили на сваях. Главная палата стояла напротив восточных ворот, в нее можно было войти по двум лестницам (крылечкам). Перед лестницами высился помост, «…подобный четырехугольному столу; на него всходил великий князь, чтобы сесть на коня или слезть с него. Эти лестницы поддерживались двумя столбами, на них покоилась крыша и стропила. Столбы и свод украшены были резьбой под листву. Переход шел кругом всех покоев и до стен. Этим переходом великий князь мог пройти сверху от покоев по стенам в церковь, которая стояла на восток перед двором, вне ограды…»[214].
Помимо московского Опричного двора в разное время строились иные царские резиденции: в Старице, Вологде, Новгороде. На территории Александровской слободы опричный дворец стали воздвигать, по всей видимости, одновременно или вскоре после московского[215]. Туда Иван Васильевич переехал из Москвы не ранее второй половины 1568 года и не позднее марта 1569 года. В московском дворце Иван IV провел относительно немного времени. Зато Александровская слобода, а позднее Старица на долгие годы становились настоящими «дублерами» русской столицы. Часть сооружений опричной поры сохранилась там до наших дней.
Палаты видных опричников возводились по соседству с резиденциями Ивана IV — как в Москве, так и в Александровской слободе.
Опричные владения в Москве располагались компактно. Это широкая полоса старинных улиц, идущая от Кремля и Большой Никитской к югу и юго- западу; доходит она до Новодевичьего монастыря, занимая значительную часть той петли, которую делает Москва-река между нынешними Смоленской и Пречистенской набережными. Улица Волхонка и Чертолье оказались в ядре опричной Москвы, от них до Опричного двора Ивана Грозного — совсем недалеко. Теоретически здесь могли находиться палаты Скуратовых-Бельских.
Но так ли было на самом деле?
Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский действительно погиб на ливонском фронте, но не в 1570-м (как у Сытина), а в 1573 году. Похоронен он, по свидетельствам источников, на территории Иосифо-Волоцкого монастыря, а не в Москве. И сам царь, и семейство Скуратовых-Бельских делали большие вклады на помин его души именно в Иосифо-Волоцкую обитель. Там же, с большой долей вероятности, принял монашеский постриг брат Малюты Неждан, получивший во крещении имя Иван. Если где-то и существовал семейный склеп Скуратовых-Бельских, то, вернее всего, именно там.
В распоряжении науки нет никаких известий, доказывающих, что монаршего любимца перезахоронили — скажем, по просьбе родни.
Что ж, возможно, речь идет о каком-то родственнике Малюты, принявшем смерть за отечество. Как минимум двое Скуратовых, помимо самого Григория Лукьяновича, действительно приняли воинскую смерть. Это некие Федор и Владимир Скуратовы. Но первый из них погиб в 1578 году. Следовательно, речь может идти о втором. Владимир Скуратов, судя по тому, как расположено его имя в синодике кремлевского Архангельского собора, скорее всего, погиб в 1550-х или начале 1560-х. Однако точную дату установить по синодику невозможно. 1570-е годы — допустимы.
Таким образом, где-то близ Антипьевской церкви родовое гнездо Скуратовых действительно могло располагаться.
Но именно «могло», а не «мы точно знаем, что располагалось». В XVI веке жил некий Иван Скурат Хлопов, не имеющий к роду Малюты никакого отношения. А Дмитрий Федорович Скуратов, очень похоже, был его родней, а не отпрыском семейства Бельских…
Тайну сию открыла бы, наверное, могильная плита, упомянутая у П. В. Сытина. Однако автору этих строк не удалось отыскать ее в московских музеях.
Собрание древних надгробий в Музее истории Москвы изучил крупный специалист по некрополю допетровской Москвы С. Ю. Шокарев. Малютиного могильного памятника он там не обнаружил[216]. Мнение С. Ю. Шокарева, высказанное автору этих строк в порядке консультации, содержит изрядную долю скепсиса. В частности, он говорит: «Информацию о захоронении Малюты Скуратова в церкви Похвалы Богородицы на Чертолье, о существовании там его “палат” и подземного хода под Москвой-рекой я встречал в разных не очень авторитетных сочинениях… Думаю, мы
