Тот, кто писал истлевшие от времени письма, пользовался современной Владиславу Викторовичу грамматикой — без «ятей». И начертания букв были знакомые. Иногда ему казалось, что…
Оставив работу и выключив лампу, он бросился в школу, в учительскую. Вытащил журнал шестого класса, развернул на первой странице — сентябрь, второе, тема урока…
У Владислава Викторовича потемнело в глазах. Он сел на шаткий скрипучий стул и просидел так, наверное, не меньше получаса. Из оцепенения его вывел возбужденный детский голос за приоткрытой дверью:
— Владислав Викторович! Идите! Там у вас уже все сгорело!
Баба Мотря, хозяйка, ругалась на чем свет стоит. По ее словам выходило, что Владислав Викторович, уходя, навесил на настольную лампу «какой-то мотлох», вот оно и загорелось. По счастью, сгорело все-таки далеко не все. Сгорел старый письменный стол, стул и пиджак на спинке стула. «Цветомузыка» сгорела с особенно вонючим дымом; бумаги, разложенные на столе, сгорели подчистую вместе с остатками чернил, вместе со словами, которые удалось прочитать…
Баба Мотря ругалась и причитала. Владислав Викторович отлично помнил, что, уходя, выдернул шнур от лампы из розетки.
«Корни должны быть во тьме, чтобы цветок видел солнце».
Был январь. Земля задубела. Учитель физики бил и бил заступом, и непривычные к такому труду ладони скоро взялись красными мозолями.
Здесь ли была клумба? Здесь, ее показывала панночка в тот самый первый их вечер…
Выбившись из сил и одновременно немного успокоившись, он натаскал хвороста и сложил костер — по кругу, кольцом. Прибежали любопытные мальчишки с соседней улицы: это что же за физический опыт?
Не стал их гнать. Не хватило сил, да и прогонишь ли? Сидели у огня, грели руки, рассказывали, какая елка была в районном доме культуры да какие конфеты были в подарке — тянучки, ириски, один «Красный мак» и один «Мишка»…
Костер прогорел. Учитель физики раскидал угли, мальчишки помогали. Один спросил несмело:
— Владислав Викторович… Шо вы, клад шукаете?
Было темно и очень холодно. Бульдозер тарахтел мотором и вонял солярой. Белые фары уткнулись в бывшую клумбу — развороченные комья мерзлой земли.
— Фиксируем, — бормотал Остап Остапович без тени обычной бодрости. — При визуальном осмотре обнаружены человеческие черепа… три… четыре… а бис их знает, темно… Кистевые кости рук… Ох, матинко…
— Фашисты, — неуверенно сказал бульдозерист. — Это от немцев осталось… В прошлом году фугас вот так же выкопали…
— Нет, — тихо сказал Владислав Викторович, которого била крупная дрожь. — Этим останкам не десятки лет… А почти двести.
— Может, скифский курган? — живо предположил семиклассник, невесть как протолкавшийся в толпу взрослых и до сих пор не изгнанный домой.
Историю в школе преподавала суровая старушка Мария Васильевна. Владислав Викторович покосился на семиклассника — и вздохнул.
Стекла оранжереи подернулись узорами. Панночка в телогрейке поверх синего шелкового платья сидела перед маленькой кирпичной печкой. Жестяная труба тянулась за окно.
— Что делал Зигмунд на кладбище?
Панночка молчала. Отсветы огня странно ложились на ее лицо, тонкое и бледное, как цветок орхидеи.
— Где Ганна? — Владислав Викторович чувствовал, как садится голос. — Где она теперь?
— Вас волнует судьба этой холопки? — тихо спросила панночка. — Вас, потомственного аристократа?
Владислав Владимирович сжал кулаки. Дотянуться бы до тонкой шеи, хрупкой, как стебелек цветка…
Он знал, что не посмеет.
Панночка поднялась (телогрейка упала на пол). Сделав несколько шагов, остановилась перед учителем. Положила ему руки на плечи.
— Вы ничего не сможете сделать, Владислав…
У него кружилась голова, с каждой секундой все сильнее.
— Вы ничего не сможете сделать… Зигмунд многому научил меня. Холопы слабы и не свободны… Вы видели, как кирпичом закладывают двери? Видели — изнутри?
Владислав Викторович сделал попытку освободиться — безуспешную. Густой сладкий запах забивал дыхание. Руки висели вдоль тела, как
