– Придешь, не занят?
– Думаю, приду, если только…
– Никаких если. Как живешь?
– Э! – Рубен утомленно махнул рукой. – Нелегко. А ты что поделываешь? Чудо, что вспомнил.
– Я что, человек я маленький, статейки пописываю, ты о себе лучше расскажи.
– Зачем приехал?
Он ответил.
– Н-Да… – Рубен вдруг посерьезнел, или это Левону показалось? – Будешь писать?
– Не знаю, право, ужасная история. А ты что скажешь?
– Мне докладывали. Значит, напишешь?
– Едва ли напечатают. Да и не смогу, наверно, написать.
– Слушай, а ты не женился? – спросил Рубен. Он, должно быть, думал о чем-то другом, и не мог оторваться от мыслей, и хотел, чтоб Левон говорил, рассказывал. Левон это понял, все-таки они были давнишние друзья.
– Не женился. Если бы женился, ты бы узнал, понимаешь, дела у брата неважные… Послушай, если соберемся, не надо в «Армению», там до тошноты все знакомо, официантов по имени знаю, махнем на Севан или еще в уголок поглуше.
Рубен наконец избавился от своих мыслей, с улыбкой посмотрел на него, как на младшего брата, и проговорил:
– Я на четыре года старше тебя.
– Три года и пять месяцев, гордиться особенно нечем.
– «Стареем, Паруир Севак, стареем, дорогой, на сверстниц своих смотрим уже как братья».
– Нет, – сказал Левон, – уж ты, во всяком случае, не станешь смотреть на женщин как брат, разве что в восемьдесят лет…
Егине принесла кофе и минеральную воду. Рубен вынул из сейфа коньяк. Выпили молча. Левон взглянул на часы.
– Мне надо идти. Встретимся через несколько дней, поговорим. Пойду.
Еще выпили.
– Куда торопишься?
– Меня девушка ждет, мы с ней в автобусе познакомились.
– Ого!
– Ничего не «ого»! Просто ехали вместе.
– Недурное начало. Ну, не удерживаю, коли так. – Они встретились взглядами, и Рубен вдруг вспомнил: – А что с братом? Говоришь, плохи дела?
– Ничего, – сказал Левон, – ты же знаешь Ваграма.
– Да-а, – протянул Рубен, – если чем смогу помочь, скажи.
– Спасибо. Тогда приходи в воскресенье.
– Приду. – И вдруг опять: – Ты того… будешь писать о самоубийстве?
– Не знаю.
Провожая, отец Сероба сказал в темноту: «Уеду я из этой деревни. Отец у меня из Битлиса. Поставлю через год камень и уеду…» Левон сжал его руку, шершавую, как ноздреватый камень, и снова увидел под столом сумку Сероба. «Ты какую любишь курицу – вареную или жареную?» – уже на улице спросил Папикян.
7
Татевик не выпила ни рюмки, и Левон один прикончил бутылку. Но от этого давешняя тоска давила еще сильнее. Прическа Татевик и стянутая в узкое шерстяное платье фигура не вписывались в фон райцентровской столовой, в соседство с, безвкусными скатертями, небритым официантом, приторно- слащавой восточной мелодией, льющейся из спрятанной где-то радиолы.
Уже в третий раз Левон спрашивал:
– У вас нет другой песни?
На что буфетчик отвечал одно и то же:
– Нет, братец, если не нравится, могу выключить.
– Нет, ничего. Как тебя зовут?
– Армен, но ребята зовут Бармен.
– Бармен?
– Прошлый год туристы тут обедали, один подошел ко мне, «бармен» говорит и знаками что-то показывает. Я-то догадался, что ему нужен вож, а вот имя мoe откуда он узнал, а? Я говорю ему: все правильно, во только я не Бармен, а Армен. Он подозвал переводчика-армянина, и я ему все объяснил. А от
