не менее пяти фунтов весом. С такими пожилые балетоманши ходят высматривать стройные ножки в Мариинке.
– Здравствуй, душа моя, – сказала она. – Ну-ка, я тебя расцелую!
Я ринулась в ее объятия, молясь, чтобы на сей раз обошлось без синяков.
– С новым чином, тетенька! – кое-как пропищала я, поневоле вжимаясь губами в пухлую щеку.
– Вот то-то! – загадочно ответила она и выпустила меня на свободу.
– Садитесь, тетенька, – предложила я и вдруг вспомнила страшное.
На диване, на видном месте остался лежать том Эдгара По.
Я, пятясь, подошла к нему и накрыла его подушкой. Если увидят, что я читаю книжку, написанную мужчиной, засмеют. А мне всегда нравились его фантасмагорические причуды, и я положила себе, что когда наконец откроется циолколетная линия Петербург – Нью-Йорк, непременно слетать и познакомиться с этим выдающимся человеком. Ничего, что лететь – дольше месяца, я потерплю. Сказывали, он уже стар, но это и хорошо – не придется говорить ему пошлых комплиментов и целовать ручки. Удивительно, как эти американцы либеральны к писателям мужского пола. Или мистер По у них один такой? Любопытно всё же, он еще ходит сам или его уже возит в кресле горничный?
Тетя Маша села и достала портсигар.
– Степка, дай спичку! – крикнула она.
Явился Степка. Его розовая куртка была на боках как-то странно вздернута.
– А это что за мода? – ужаснулась я.
Степка развел руками:
– Воротничок с бантиком требуют-с!
– Ах ты, розан! – умилилась тетя Маша. – Всё хорошеешь! В брак вступить не собираешься?
– Куда уж нам, ваше превосходительство, – застенчиво отвечал Степка. – Мы люди бедные, скромные, кому мы нужны…
– А за тобой, говорят, моя денщиха приударяет?
Степка закрыл лицо передником.
– И что вы, барыня, мущинским сплетням верите! Я себя соблюдаю!
Мне тоже всегда казалось, что это сплетни. Денщиха – здоровенная плечистая баба, у нее в уважателях недостатка нет, а Степка страшен, как смертный грех.
– Я к тебе, Катенька, по делу. В новом звании я должна инспектировать циолкодром на Васильевском. А я там еще ни разу не бывала, на что он мне? И ничего в этих циолколетах не смыслю. Вот я и выдумала поехать туда без всякой инспекции, вроде как для развлечения, в дамском обществе. Разберусь, что к чему. А то опозорюсь с инспекцией и выставлю себя – дура дурой.
– Так, тетенька, переодеться бы надо…
– Меня внизу извозчица ждет, в «Пассаж» поедем, – решила тетя Маша. – Одевайся потеплее. Наверху, говорят, страх как холодно. Меховую муфту возьми.
– Муфту – в июле месяце?
– Говорят тебе, возьми. Я вон в каракульче хожу – и ничего.
– Так вы, тетенька, в генеральской шапке поедете?
Тетя Маша подумала и решила, что переодеваться не стоит. Уж очень ей нравилась новая форменная шапка. Мало ли для чего генеральша приехала на циолкодром? Может, ей воздушный стереофотокинескопограф посетить захотелось, а он сейчас в большой моде, и все в ту корзину, где он помещается, лазают.
Я велела Степке собираться – когда выезжаешь в такое место, где лазают, услуги горничного могут понадобиться в любой момент.
Степка сменил чепчик на кружевную наколку, переобулся и вошел, ковыляя. На нем были чудовищно узкие башмаки, а по щекам его катились крупные, как фасоль, слезы.
– Что это ты выдумал?!
– Так воротничок с бантиком потребовать изволили…
Мы телефонировали Дарье Петровне, что заедем за ней, и вышли на Литейный. И в этот же миг подкатил на извозчичьих дрожках визитер – отставной моряк Уткин. На козлах сидела пожилая извозчица – в армяке и извозчичьей шляпе поверх повойника.
Уткин служил во флоте еще до думской войны и реформ. Он вынужден был уйти, потому что вдруг оказалось: мужчинам служить в армии и во флоте неприлично. С той поры он жил в имении, и говорили, будто у него там прежние порядки и даже приказчик – мужчина. В столицу он приезжал освежиться. В городе есть особенная свежесть, которую в деревне ни за какие деньги не достанешь.
Он явился в модном длинном клетчатом сюртуке с широким отложным кружевным воротником. Розовый шарф был завязан пышным бантом под подбородком. На груди болтались лорнет на цепочке и медальон из тех, в каких хранят портрет любимого существа, обвитый локоном. У пояса висел веер.
