приветствовал меня торжественными аккордами гимна Альянса. Пустой в реальности коридор в солидарности был наполнен движением мнемослепков. Мимо меня с озабоченным видом проходили призраки первой экспедиции. Сновали туда-сюда иллюзорные роботы-помощники. На стенах и потолке пестрели статограммы памятных событий. Я отсек поток образов, оставив лишь тот слой, на котором сохранялись указатели направлений. Винтовка выставлялась в лектории. Это большое круглое помещение под куполом – бывшая стартовая площадка «Перуна». Вот и дверь. Осталось только сделать шаг [8].
Сделать шаг и рухнуть вниз. Промелькнет над головой павлинья синь крымских небес, ударит в нос каскад запахов: смесь иссушенных солнцем трав и кипарисовой смолы. А потом падение, удар. Ракушечник – мягкий материал. Не настолько.
– О чем задумался, старик? – Сеня Коромыслов, шумный и простой, как три копейки, подошел, положил тяжкую «медвежью» лапу на плечо. Он был выше меня на полголовы, белобрыс и беспечен. А уж в ширину… Пилот рейсового флаера, увидев нас с Сеней, пробурчал, что на таких, мол, грузовой дирижабль подгонять нужно, и всё же доставил, куда просили.
Полуостров совершенно не изменился с тех пор, как я был здесь в последний раз. Сказочные башни крымского канта в зеленом прибое широких склонов. Виноградники и белые домишки малых поселков. Уступ Ялтинского тракта и снова изумрудная волна до самой линзы бирюзовых вод. Здесь пользовались турбораторами, стилизованными под начало века, торговали вином и горным медом, предлагали безделушки из дерева и камня. Как обычно.
Прежде чем дирижабль приземлился в аэропорту Симферополя, нам выдали самые настоящие бумажные деньги. Во всем Советском Альянсе давным- давно перешли на систему поощрения путем начисления единиц трудового участия. Любой гражданин получал всё необходимое в бытовом и развлекательном плане, но для того, чтобы реализовать более широкомасштабные проекты, необходимо было работать. Только в Крыму по-прежнему уютно хрустели в руках бумажные ассигнации. Одно слово – заповедник.
Прямо под нами в алькове причудливых скал дремал Партенит. Один из укромных курортных уголков, на которые так богат Южный берег.
Мы дождались дрейфующей вдоль дороги транспортной платформы, опустили в ненасытную пасть робота-кассира по рублю. На боку аппарата кто-то приклеил листок бумаги. «Остановку называть громко и о…» – гласила полустертая надпись.
– Куда нам нужно-то? – Сеня извлек засаленный блокнот. Принялся листать исписанные страницы. – Та-ак… ага, вот. Пансионат «Айвазовское»!
Платформа рванула с места – только держись. Мы мчались вниз по тенистому тоннелю. Сквозь прорехи в листве отвесно падали на дорогу жемчужные колонны света. И никакой МТА! Крым мог позволить себе настоящее жаркое солнце.
Территория пансионата располагалась на поросшем деревьями прибрежном склоне. Меж могучих стволов извивались мраморные лестницы, окаймленные мшистыми багетами альпийских горок. От подножия живописных округлых валунов стремились вниз серебряные струи искусственных рек. В воздухе стоял смолистый аромат истомленных летним жаром сосен и кипарисов. Над пышными цветниками вились беспечные насекомые. Впереди ширилась, приближаясь, туманная морская синь.
Платформа остановилась рядом с изящным, похожим на парус зданием центрального корпуса.
– Значит, так, – Коромыслов достал из кармана и натянул на голову белую кепку с большим козырьком. – Расклад такой: ты говоришь с ней, я прикрываю. Если не заладится – выключаю ее. По мне, так лучше бы сразу выключить, а потом говорить, как полагается, в клинике. Псих должен быть зафиксирован. Ну, что скажешь? Давай я ее сразу того… вырублю, а ты потом укажешь в отчете, что объект на контакт не пошел. Доступно излагаю?
Сеня родился не в свою эпоху. Ему бы махать кистенем на Куликовом поле или громить на ижорском льду немирных шведов. Воинственная сущность моего напарника всё время искала выхода.
– Ничего не выйдет, – осадил я Сенин порыв, – тут кругом трансляторы, оба потом по шапке получим.
– Эх… – Богатырь сорвал с головы кепку, смял ее в руках, потом водворил обратно, но отчего-то козырьком назад. – Ладно, будем делать, как положено.
Пока мы шли к корпусу, я вспоминал данные разнарядки.
Мария Хоботкова, репатриант первым воскрешением, художник-мнемонист, прошла курсы операторов полезной иллюзии. Работала в студии по производству обучающих мнемограмм для старших классов.
Ее уволили. Уволили за то, что создавала неформатные образы. Я видел их. На первый взгляд обычные развивающие иллюзии. В основном из жизни людей. Я и сам смотрел подобные, когда проходил курс реабилитации после воскрешения. Страх приходил не сразу. Можно было прокрутить несколько мнемограмм, прежде чем по-настоящему испугаться, но затем… Это было нутряное, противоестественное чувство, словно автор принес с собой из-за грани жизни ощущение безысходности и посмертного небытия. Ее отследили не сразу. У детей, посмотревших мнемограммы, случились истерики. Только после этого Хоботковой занялись всерьез.
Она не стала спорить, собрала вещи и ушла. Только потом оказалось, что Мария похитила из студии профессиональный модулятор мнемоматриц.
Мы вошли в здание пансионата. У стойки застыла перепуганная секретарша.
– Где она? – спросил Коромыслов.
– Т там, в парке, – девушка указала направление, – люди подходят к ней и падают, представляете? Только что мужчина пожилой. Он тут бегает по утрам… С пляжа шел, потом остановился, головой так, знаете, помотал, словно вода в ушах, и бах… как подкошенный.
