лестницей вывалился толстенький, вислощекий и вислоусый швейцар в форменном кителе. На животе у кителя не хватало двух пуговиц, и оттого сквозь разошедшиеся полы виднелось линялое исподнее.
– Чего изволите, барин? – строгим и сиплым, будто со сна, голосом поинтересовался швейцар.
Голицын молча продемонстрировал жетон сыскной полиции.
– Ох, ма! – вытаращился толстяк и постарался приосаниться. – Случилось что? Убивство аль грабеж?
– Возможно, – таинственно изрек Андрей и показал швейцару фотокарточку англичанина. – Знаешь такого?
– Ну, как не знать! – оживился тот. – Господин мистер Пёрл завсегда на стаканчик… э-э… на чай двугривенный давали. От щедрот, значит!..
– Давал?
– Ну да. Так ведь седмицу тому съехал он…
– Куда?
– Надысь, в Британию свою подался… – Швейцар почесал проглядывающее из-под кителя брюхо. – Так это… ваш бродь, может, найдете двугривенный? Или там пятиалтынник?
– А ты, братец, нахал! – Андрей даже развеселился. Он прекрасно знал неписаные правила сбора конфиденциальной информации, однако всякий раз изумлялся бесцеремонности «добровольных» помощников, с которой они требовали платы буквально за каждое произнесенное ими слово. – Сначала скажи, куда этот мистер убыл? Ведь врешь, что не знаешь!
– Вот те крест, ваш бродь, не ведаю! Знаю только, что аккурат под вечер, в прошлый четверг, к нему приехали двое молодых щеголей али студентов. Споренько так погрузили перловы манатки в пролетку, его самого, и укатили.
– Погоди-ка, говоришь, приехали двое молодых и увезли?.. А мистер Пёрлз… сопротивлялся?
– Двугривенный бы…
– А, вымогатель чертов, держи! Полтину целую даю. Авансом!..
– Ага. Благодарствуем… Так нет же, британец этот будто сам с ними сел. Хотя физия у него шибко грустная была. Попрощался со мной даже, сказал, мол, покедова, Аристофан Мануилович, даст бог, свидимся еще, а нет – не серчай и не поминай лихом…
– Прямо так и сказал? – нахмурился Голицын.
– Так ить примерно… – Толстяк попробовал на зуб полтинник и спрятал в карман.
– А молодые что?
– Ничего. Помалкивали… Не-е, вру. Когда уже садились в пролетку, тот, что постарше, брякнул второму, мол, на Петроградскую не поедем, сразу за Обводным налево свернем, дескать, есть место и поближе.
– Слушай, Аристофан Мануилович, – Андрея внезапно осенило, – а вот мог бы ты, к примеру, тех двоих опознать?
– По карточке?
– Нет. Живьем.
Швейцар снова почесал брюхо, потом за ухом и хитро прищурился на капитана.
– За полтину?
– За целковый!
– Запросто!
– Ну, тогда поехали…
Догадка, пришедшая Голицыну в голову в доме на Мойке, оказалась верной. Аристофан Мануилович уверенно опознал в неудачливых налетчиках, напавших два дня тому на капитана у дома вдовы Пашутиной, тех самых «молодых щеголей», которые и увезли мистера Пёрлза в неизвестном направлении за несколько дней до встречи на Лифляндской.
Заплатив честно отработанный целковый памятливому швейцару, Андрей отправил его восвояси, а сам кровожадно уставился на своих крестников.
– Ну, что, голуби сизокрылые, поворкуем?
– Не понимаю, о чем… – начал было заносчивый Жатецкий, но Голицын грубо его оборвал:
– Не дурите, пане! Где Пёрлз?
– Какой еще… – попытался возмутиться Тухачевский, но, перехватив красноречивый взгляд напарника, стушевался.
– Ага. Значит, снова разговора не получается? – Андрей недобро прищурился. – Конвойный! – крикнул в сторону двери. – Этого, – указал на Жатецкого, – обратно в карцер… – А вот с вами, Михаил Николаевич, – продолжил Голицын, когда строптивый поляк вышел, – побеседуем, как говорится, по душам.
– Я не собираюсь…
– Полноте, господин Тухачевский. К чему упрямиться? Мне ведь показаний швейцара достаточно, чтобы возбудить против вас обоих уголовное дело о похищении иностранного подданного. В курсе, сколько вам за сие полагается?..
