стрелять, могла решить исход боя, склонив чашу весов на нашу сторону. Как и получилось в Антополь-Боярке, куда неопытный Саня Малешкин заехал случайно, по молодой глупости и чистому везению — потеряв связь, проворонив отступление наших, вырвавшись вперед по флангу, прикрытому дымом от горящих машин. В итоге именно Саня с одной-единственной самоходкой навел в селе такого шороху, что немцы обалдели, дрогнули, и когда наши всей силой навалились — побежали. Хотя первую атаку отбили играючи. И ведь долбал младший лейтенант Малешкин не кого-нибудь — отборную фашистскую сволочь, у которой и пушки были лучше, и прицелы, и броня. Против Сани дрались настоящие «тигры», в которых сидели эсэсовцы из дивизии «Тотенкопф» — может, не очень хорошие танкисты, зато отчаянно смелые душегубы.
И вот с этими головорезами Саня провернул штуку особо ценную, когда взять противника можно только в лоб. Просочившись в одиночку с краю, он немцев отвлек на себя и крепко удивил. Так удивил, что фашистские наводчики с шикарной цейсовской оптикой даже ни разу в него не попали. А Саня их за это на два танка наказал. А пока немцы соображали, что за черт орудует у них на фланге, наши таки двинули им в лоб и по лбу.
И полковник Дей тогда заявил: если б не Малешкин, бог знает, чем бы все это кончилось. И велел представить Малешкина к Герою, а экипаж к орденам.
И комбат Беззубцев подумал, только никому не сказал, что теперь его батарее точно конец.
Для успешной боевой работы «на картах» надо было постигать самую что ни на есть самоходную науку — стать незаметным, подвижным и метким. Осваивать, собственно, то самое, чему Малешкина учили ради обыкновенной войны. Но едва Саню с ребятами уронило вниз, в новую машину, экипаж мигом сдурел. Его охватила «горячка боя» — как и всю батарею, и всю роту. Словно полковнику Дею опять поставили задачу выбить немцев любой ценой, да побыстрее. Танки рванули вперед, будто наскипидаренные, самоходки неслись следом. Малешкина накрыло неописуемым счастьем — себя не помня, он наслаждался всем этим: неукротимым движением стальной лавины, рокотом дизелей… Даже звонкий лязг гусениц, который и танкисты, и самоходы терпеть не могли, звучал тут, «на карте», музыкой…
Накрыло счастьем, а потом накрыло пятнадцатью сантиметрами по голове. Малешкин удачно встал, удачно выцелил панцера, зашиб его с одного выстрела, довернул на следующего — и тут «Хуммель», только ждавший, когда кто из наших засветится, положил Сане фугаску на крышу.
По ощущениям, самоходка просто развалилась, и вместе с ней развалился младший лейтенант Малешкин. Господи, как было больно.
А когда немного отпустило, из холодной темноты проскрипел зубами Домешек: «Лейтенант, вот нафига?.. Я ведь сказал тебе, что мы не успеваем взять второго. Он уходил за скалу раньше, чем Осип зарядит. И чего ты ждал, стоя на месте? Пока нас прихлопнут?!»
«Я хотел отойти, — сказал Малешкин. — Я все видел. Просто не смог почему-то…»
«В следующий раз — смоги», — только и сказал Домешек.
«А он будет, следующий?»
«Готов поспорить», — сказал наводчик. — «Готов поспорить, это наказание нам очень надолго. По вере нашей, ха-ха-ха…»
«Нет. Понимай как хочешь, Мишка, не в вере дело. Тут совсем другое. Я еще не до конца понял, но обязательно разберусь».
«По-твоему, мы не в аду?»
«Во дураки-то!» — сказал Бянкин.
Бой, в котором Малешкин заработал представление к Звезде, прошел для полка в целом очень удачно, и никто старался не вспоминать, как глупо потеряли на ровном месте Пашку Теленкова — сгорел вместе с экипажем. Потому и погиб, что на ровном месте: как было приказано, Теленков шел в ста метрах за танками Дея. Поддерживал их, что называется, огнем и маневром. И остальные машины батареи так же шли, головой вперед на смерть. И на месте Теленкова, которому «Тигр» закатал болванку в слабое место — люк механика-водителя, — мог оказаться кто угодно. Не сегодня, так завтра, если и дальше ходить в лобовые атаки. А придется, ведь у Дея свой приказ: немца гнать, пока бежит, и полковник будет гнать, пока сам не упадет.
Вопрос был не в том, когда придет твое время гореть — а сколько вообще батарея продержится и кто уцелеет, когда не останется машин. Вот что заботило комбата Беззубцева, и вот почему нелепая гибель Сани Малешкина словно ударила его под дых. Только-только этот малыш почувствовал себя командиром, и Беззубцев уже готовился внимательно следить за ним, поддерживать, вовремя щелкать по носу, чтобы не зарвался и не пропал — а тут война сама решила, что с Сани хватит. Это было до того несправедливо, что суровый по натуре комбат едва не расплакался. И даже полковник Дей, великий воин, не щадивший ни себя, ни своих бойцов, на мгновение показался растерянным, когда ему сказали о смерти Малешкина. Любить Дея за это больше комбат не стал, но увидеть нечто живое в человеке, который рано или поздно тебя подведет под монастырь, было хотя бы занятно. А то совсем грустно помирать, зная, что ты загнулся по велению существа, не только лязгающего голосом, как гусеничный трак, но и одушевленного примерно в той же степени.
Полковник хотел посадить на машину Малешкина одного из безлошадных лейтенантов-танкистов, но Беззубцев его опередил, своей властью назначив командиром расчета Домешека. Наводчик был, конечно, недоволен, но это никого не волновало. Полковнику комбат хмуро сообщил, что у самоходов — артиллерийская специфика, и от танкиста не будет никакого толку, а сержант Домешек — бывалый вояка, с подготовкой едва не офицерской. Что бывалого вояку погнали из офицерского училища за раздолбайство, а если честно — за упорное нежелание становиться командиром, знали в батарее все. Ну,
