пуля французского стрелка ранила его в ногу. Де Ламберт, теряя сознание, зашатался в седле и, не поддержи его подскакавший Кондрат, упал бы с лошади. Придерживая его, Кондрат отъехал с ним в безопасное место, расстелил на земле свою епанчу, уложил на нее генерала, перевязал ему рану.
Но как только де Ламберт пришел в себя и услышал могучее «ура!» наступающей кавалерии, он настойчиво потребовал коня. Не обращая внимания на категорический запрет подоспевшего лейб-лекаря, он сел на коня, бледный от потери крови и боли, и приказал Кондрату с Иванко сопровождать себя Шатаясь, еле держась от слабости в седле, он медленно добрался до ретраншемента и даже нашел в себе силы въехать на гребень покатого земляного вала. Отсюда просматривались оба болотистых берега, покрытых тонким льдом Березины, ее мост-плотина, по которому уже мчались наши конники, преследуя бегущих французов.
– Березина наша! – воскликнул де Ламберт.
Его слова услышал раненый солдат-егерь, что лежал рядом на груде убитых, которыми был завален бруствер. Медную каску егеря рассек тяжелый удар французской сабли. Лицо, залитое запекшейся кровью, казалось обтянутым красной материей. Слова де Ламберта, словно лекарство, оживили егеря. Он приподнялся на дрожащих от слабости ногах.
– Слава богу, что побили ворога… Теперь и помереть не стыдно, – произнес егерь и, потеряв равновесие, рухнул на груду трупов.
Де Ламберт грустно улыбнулся.
– Я, кажется, тоже завоевал для себя отдых. Вечный отдых, – прошептал он.
Генерал не ошибся. Ранение, полученное де Ламбертом, оказалось смертельным.
XXXVII. «…Ловить всех малорослых!»
Победа отряда генерала де Ламберта, взявшего тет-де-пон, переправу через Березину и город Борисов, очень обрадовала командующего Дунайской армией адмирала Павла Васильевича Чичагова. Эта победа укрепила веру адмирала, что лишь ему одному удастся выполнить самое важное повеление царя.
Мысль, что совершить такой «важный из важных» подвигов царь поручает никому другому, а именно ему, как самому Достойному и преданному из своих слуг, приятно щекотала самолюбие адмирала и как-то возвышала его в собственном мнении. Ведь неспроста государь-император так любит его! А Павел Васильевич Чичагов действительно имел все основания не сомневаться в горячей к себе любви царя. Он показывал адъютантам пространный рескрипт императора Александра Первого, обращенный лично к нему – Чичагову, где его величество связывал с ним свои самые радужные надежды: «Я полагаюсь на Ваш ум, на Вашу деятельность и силу воли», – писал ему царь.
Александр Первый расточал свои монаршьи милости Чичагову за то же, за что он расточал их и своему фавориту графу Аракчееву, другим раболепным царедворцам, ценя в них в первую очередь «гибкость талии», а уж потом иные качества, в том числе и ум…
Павел Васильевич Чичагов так умел понравиться царю, что, прослужив некоторое время морским министром, вскоре был назначен Александром Первым на небывалую ранее в Российской империи должность, любезно придуманную царем: главнокомандующего Молдавией, Валахией и Черноморским флотом.
На этой должности его и застала война 1812 года, превратив просто в командующего Дунайской армией.
Влюбленный в собственную персону, горячий, вспыльчивый, совершенно не способный командовать большими соединениями, адмирал стал считать себя поистине гениальным полководцем.
Последний успех своего авангарда, которому способствовала смелость и распорядительность де Ламберта, Павел Васильевич также приписал себе.
Этот успех окончательно вскружил голову самовлюбленному адмиралу. Он считал, что дело, порученное ему самим царем, у него уже, можно сказать, сделано.
Что же за важное дело, которое его величество император всероссийский поручил своему любимцу?
Это был план так называемой «поимки Наполеона», рожденный в лютую зиму 1812 года в уютном, жарко натопленном кабинете Зимнего дворца Тут укрывался русский царь от всех опасностей войны. Здесь ежедневно долговязый, круглолицый, плешивый император, щуря бледно-голубые выпуклые глаза, выслушивал именитых царедворцев в генеральских эполетах. Это были в основном те самые советники, чьи бездарные планы уже не раз приводили русскую армию к поражениям в столкновениях с Наполеоном.
На этот раз советники царя скрупулезно разработали до мельчайших деталей план, суть которого состояла в одновременном решительном наступлении всех армий, находящихся на флангах главной русской армии Кутузова, с тем, чтобы, разбив войска, охранявшие тыл наполеоновской «великой» армии, перерезать ей путь к отступлению.
По плану нужно было преградить французам путь в районе рек Улы и Березины, этих водных естественных рубежей. Главная роль выпадала на долю Дунайской армии адмирала Чичагова, который, овладев Минском, должен занять позиции нареке Березине, устроить укрепленный лагерь у Борисова и войти в связь с наступающей с севера армией Витгенштейна.
Недаром же в рескрипте, который Чичагов показывал своим адъютантам, царь писал: «Вы понимаете, до какой степени важно Ваше соединение с графом Витгенштейном в окрестностях Минска или Борисова…»
Чичагову вменялось в обязанность не ограничиться укреплением Борисова, а усилить все позиции между реками Березиной и Бобром, чтобы оказать отпор французам еще далеко от Борисова.
Царский план доставил из Петербурга в Ставку главнокомандующего любимец императора флигель- адъютант Александр Иванович Чернышев.
Ознакомившись с планом, Кутузов сразу же увидел в нем большие просчеты. Требуя взаимодействия войск, командование не могло обеспечить между армиями точной связи. Поэтому план легко мог быть сорван даже частичной неудачей. Царский «кабинетный» план сковывал действия начальников групп войск, указывая до мельчайших подробностей их задачи, что неминуемо глушило инициативу.
А главное – план не принадлежал командующему фельдмаршалу Кутузову. Царь навязывал ему этот план, что лишало наши армии единого руководства, приводило к двоевластию, расшатывало их правильное
