особый удел в тверских землях и возвел на русский престол крещеного татарского царевича Семиона Бекбулатовича, даровав ему титул великого князя московского. Номинально правил Семион Бекбулатович, от его имени составлялись жалованные грамоты и указы, а истинный государь отправлял на имя «великого князя московского» челобитные, написанные в юродском стиле и содержащие пожелания-инструкции. Соловецкий летописец дает краткое описание того странного времени: «Государь царь на Московское великое княженство на государьство посадил великого князя Семиона Бекбулатовича, а сам государь пошел “на берег” на службу и стоял все лето в Колуги. А был на великом княжении год неполон. И после того пожаловал его царь и государь великий князь Иван Васильевич всея Русии на великое княжение на Тверь, а сам государь опять сел на царство на Московское» {85}. Реальной власти у Семиона Бекбулатовича было совсем немного, монеты с его именем не выпускались, иностранные дипломаты не вели с ним переговоров, в разряды его имя не вошло, сокровищница и царские инсигнии оставались под контролем Ивана IV. Историки выдвинули множество версий, чтобы объяснить столь странный шаг московского государя. В настоящее время наиболее вероятной считается (и вполне справедливо) та, которая опирается на фразу Пискаревского летописца о неких «волхвах» (астрологах), предсказавших на тот год кончину «московскому царю». Страх государя перед изменой подстегивался действительным заговором «сорока дворян», о котором сообщает имперский дипломат Даниил Принс из Бухау{86}. Во времена правления Семиона Бекбулатовича (1575–1576) очень хорошо виден «особый» двор Ивана Васильевича, территориально и административно удаленный от земских служб{87}. Любопытно, что, в отличие от времен опричнины, государь позаботился о включении в состав «дворовой» территории тверских, псковских и новгородских «прифронтовых» земель. Иван Васильевич готовился к решающей битве за Ливонию. Очевидно, с этим надо связывать сбор денежных средств, а также обширные земельные раздачи тех лет детям боярским, низшему слою военно-служилого класса. Государю хотелось, вероятно, перед масштабным наступлением 1577 года пополнить вооруженные силы хорошо обеспеченными (а значит, хорошо вооруженными) бойцами. При этом командный состав полевой армии ничуть не демократизируется, и особых «дворовых» корпусов на театре военных действий не появляется. А «дворовые воеводы» присутствуют как командные лица «государева полка» в составе крупных общеармейских соединений, например во время того же похода 1577 года.{88}
Привела ли опричнина к серьезным изменениям в социально-политической жизни Московского государства? Нет. Система чрезвычайных мер, вызванных противоборством царя и высших родов титулованной аристократии, разожженная нуждами войны, проводилась в жизнь непродуманно, драконовскими способами. Большой кровью приправленная, на ходу перекраиваемая, опричная реформа была попыткой переделать многое; отступив от первоначальных своих замыслов сначала в 1570 м, затем в 1571 м, а окончательно в 1572 году, Иван Васильевич кое-что сохранил за собой; это «кое-что» продержалось не далее середины 80х. И даже укрепление единодержавия и самовластия царского, достигнутое в результате опричнины, не столь уж очевидно. Личная власть Ивана Грозного — да, укрепилась несомненно, если сравнивать с 40-ми — 50-ми годами. Но увеличилось ли поле власти для его преемников на русском престоле? Прямых доказательств этому не видно.
Опричнина не принесла благих результатов государству Российскому. Эти семь с половиной лет ничего не дали в смысле внешней экспансии. Самая большая военная удача того времени — разгром Девлет-Гирея (1572). Но русские ратники отбились от крымцев в ту пору, когда опричной военной машины уже и след простыл…
Однако и это еще не всё. Опричнина явилась поражением не только для всей страны, но и лично для Ивана Грозного. Его детище, казавшееся изначально столь многообещающим, потерпело крах. Его «постановка» провалилась. Он не сумел обойтись без «княжат». Он не сумел решить стратегические задачи на западном фронте и дал врагу сжечь столицу. По большому счету Иван Васильевич получил жестокий урок. Избавился ли он от самомнения? Избавился ли он от гнетущих страстей, от жестокости? Ничуть не бывало. Еще будут казни, много казней, еще новгородского владыку Леонида станут травить собаками, зашив в медвежью шкуру, а потом уморят в тюрьме. Еще будут от монаршего имени написаны заносчивые послания соседним государям. Шведскому королю Юхану III достанется за «мужичье» происхождение, а польскому королю Стефану Баторию — за то, что его возвели на престол по «многомятежному» человеческому хотению, а не по Божьему изволению{89}. Но результат с
Как видно, не дает Бог доброго финала затеям, построенным на страхе, гневе, свирепости. А судьбы тех, кто не хочет понимать этого урока, сами превращаются в печальный урок для потомков…
Аристократы
