type="note">[73] Поляки крепко подозревали в связях с Ляпуновым и боярина князя В. В. Голицына. Тот был умным политиком, деятельным человеком и не желал уступать Сигизмунду. Уехав с посольством под Смоленск, Голицын состоял в переписке с Гермогеном, сообщая ему новости о королевских непомерных желаниях. Весьма возможно, тайные гонцы перемещались от него также и к Прокофию Петровичу. Голицын отрицал это, однако его политическое направление было сходным с ляпуновским. Князь противился всевластию Сигизмунда. Как видно, подозрения поляков были небезосновательными… Шведы также имели сведения, согласно которым Голицын участвовал в начинающемся сопротивлении.[74] А через Ляпунова связь могла установиться и с Пожарским, о чем в подробностях будет сказано позднее. Князь Голицын, как видно, оказался важной фигурой не столько для общего земского дела, сколько для Пожарского лично.
«За сим последовало замешательство в делах, — продолжает гетман, — больше всех предыдущих; народ возмутился в Столице, и города: Ярославль, Переяславль, Вологда, Новгород Великий, Коломна, Серпухов, Тула и другие стали отлагаться».[75]
Ляпунов очень быстро перешел к действию. Для его характера промедление вообще нехарактерно. Пламенный ритор и опытный воевода, Ляпунов стремительно увеличивал свое воинство. Первый вождь земского движения «…открыто взялся за оружие: послал сына Владимира с первым войском в Коломну, а сам оставался в Переяславле Рязанском, в ожидании больших подкреплений…». Поток съестных припасов, доселе шедший бесперебойно к столице, разом иссяк. Города закрывали ворота перед польскими фуражирами и сборщиками продуктов. Ноябрь — декабрь — время, когда Ляпунов принялся концентрировать силы и средства.
Угроза, росшая на Рязанщине, страшила московский гарнизон поляков и столичную пропольскую администрацию. Им удалось склонить боярское правительство, формально еще существовавшее, к угодливым и покорным действиям. Бояре написали грамоту Сигизмунду, призывая как можно скорее отправить в Москву Владислава. Русским же послам, жившим у короля под Смоленском почти что в плену, велели во всем подчиниться воле чужеземного монарха. Для Прокофия Ляпунова заготовили послание, «чтоб он к Москве не збирался».[76]
Но Гермоген отказался ставить подпись под этими истинно рабскими бумагами. По словам летописи, патриарх «…стоял в твердости, яко столп непоколебимый, и, отвечав, говорил им: «Стану писать к королю грамоты, на том и руку свою приложу, и властям повелю руки свои приложить, и вас благословлю писать, если король даст сына своего на Московское государство и крестит его в православную христианскую веру и литовских людей из Москвы выведет, и вас Бог благословляет такие грамоты к королю послать. А если такие грамоты писать, что во всем нам положиться на королевскую волю, и послам о том бить челом королю и положиться на его волю, и то стало ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, то я к таким грамотам не только сам руки не приложу, но и вас не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты начнет писать. А к Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится в православную христианскую веру и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляю и разрешаю, которые крест целовали королевичу, идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру».[77] Главный пособник поляков, Михаил Салтыков, разъярившись, подступил к Гермогену, принялся бранить его и угрожать ножом. Патриарх на угрозы не поддался.
Полякам и русским их прислужникам оставалось положиться на открытую вооруженную силу.
«На рязанские места» отправилась армия, состоявшая из запорожских казаков-«черкасов» и небольшого числа русских ратников, лояльных пропольской администрации.
Запорожцы в ту пору не отличались добрыми чувствами к России. Они нередко вели себя как ландскнехты. На сей раз казаки поработали военными слугами Сигизмунда в борьбе с поднимающимся земским делом. Цели русского православного освободительного движения их не интересовали.
Ну а во главе горстки русских бойцов, склонившихся перед польской властью, встал знатный рязанский дворянин Исаак Никитич Сумбулов (или Сунбулов) — прежний соратник Ляпунова, присягнувший Владиславу. Возможно, Сумбулова мучило ощущение «порушенной чести»: его род восходил к древнему рязанскому боярству, а первенство на Рязани досталось выскочке Ляпунову![78] Этот переметчивый человек искал почестей у иноземных хозяев, подчиняясь подлому духу Смуты: взять своё любой ценой. Что ж, каков был сам Ляпунов, таков ему выискался и противник… С той лишь разницей, что в решающий для отечества час Прокопий Петрович оказался честнее.
Сумбулов ворвался на родную Рязанщину, Сумбулов прошел ее с огнем и мечом…
Имея под командой лишь незначительные силы, Ляпунов двинулся на защиту Пронска и отбил город у неприятеля. «Черкасы же пошли к городу Пронску, и осадили Прокофия Ляпунова в Пронске, и утеснение ему делали великое. Услышав же о том, воевода у Николы Зарайского князь Дмитрий Михайлович Пожарский собрался с коломничами и с рязанцами и пошел под Пронск. Черкасы же, о том услышав, от Пронска отошли и встали на Михайлове. Прокофия же из Пронска вывели и пошли в Переславль. Князь Дмитрий Михайлович, приняв от архиепископа Феодорита благословение, пошел опять к Николе Зарайскому…»[79]
Поляки отправили своих офицеров к Переяславлю-Рязан-скому и под Коломну. Итог их похода Жолкевский подводит со смущением: «Сего было недостаточно и не принесло никакой пользы, ибо москвитянам, знавшим проходы в своей земле, наши не могли воспрепятствовать стекаться и приготовляться тем к уничтожению наших».[80] Скорее всего, поляки просто не сумели сладить с формирующимся ополчением: они недооценили опасность и бросили на земцев слишком незначительные силы. Позднее Ляпунов уже не дал им возможности исправить роковую ошибку.
