всего, Государев двор сочился разговорцами в духе: «Пожарские — выскочки! Кто они такие? Кто такие у них в родне? Высоковато берут!»
И бедный Чепчугов решил одержать над «выскочками» легкую победу, не понимая ни их истинной породы, ни новой ситуации при дворе, ни даже того, что его просто подзуживают к драке, — хотят им, как живым шильцем, колоть в бок большим людям.
«Насколько «отечество»[283] служилого человека зависело от государственной власти? — задается вопросом современный специалист в области местничества Ю. М. Эскин. — С одной стороны, знатный аристократ считает, что «за службу государь жалует поместьем и деньгами, а не отечеством», а с другой… В «отечестве» можно было понизить за какие-то проступки целый род. «Отечество» можно было и «восстановить». Князь Д. М. Пожарский, скажем, не смог бы даже местничать со многими из равных себе по родовитости лиц, если бы не пробился в период Смуты своими подвигами в аристократическую «обойму» думных чинов, вернув своему роду утраченное его предками положение, достигнув его службой. Фактически «отечество» как бы жаловалось ему заново. Именно поэтому боярин Пожарский после Смуты стал своеобразным «чемпионом» по количеству местнических конфликтов. Причиной их являлась неразрешимость противоречия, заключавшегося в несоответствии очень высокой родовитости низкому служебному положению ближайших его предков».[284]
Этот «чемпион» по местническим тяжбам в декабре 1613 года совершил поступок недальновидный и самолюбивый. Он сцепился в местническом поединке с Борисом Михайловичем Салтыковым. Переборщил… Пожарские и при старом порядке, и при дворе Михаила Федоровича с Салтыковыми местничать не могли. Те — великий род и к тому же близкая родня самому государю. Никакие услуги царю и отечеству не могли перечеркнуть эти очевидные факты.
Кажется, успехи в предыдущих местнических тяжбах вскружили голову Дмитрию Михайловичу. Челобитье его было весьма смелым: мимоходом он задел еще и другого вельможу — князя В. Долгорукого. Борис Салтыков с братом Михаилом и князем Долгоруким взялись отстаивать свои позиции всерьез. Рассуживая по правде, Михаил Федорович должен был встать на их сторону. Пожарский упорствовал. Он даже ослушался прямого царского указа. Плачевный результат: «Государь, говоря с бояры, велел боярина князь Дмитрея Пожарскаго вывесть в город и велел его князь Дмитрея, за безчестье боярина Бориса Михаиловича Салтыкова, выдать Борису головою, и в розряде то велел записать»[285].
Основываясь на этом деле, историки либерального направления не раз упрекали Михаила Федоровича, а также придворную среду тех лет: как они могли оскорбить народного героя?! Никогда в России не оценят по достоинству дельного человека, хотя бы и явился такой…
Но правда куда прозаичнее: Дмитрий Михайлович сам нарвался на оскорбление. Он сыграл роль реставратора старого порядка. Его подняли за это высоко — намного выше того, кем он был всего за три года до того. Но восстановленный им же государственный строй имел жесткий ограничитель: Пожарских не могли возвышать бесконечно, и потолок возможного был уже выбран. Всё. Остановка! Ему показали: дальнейшие попытки улучшить родовую честь за счет схваток с вельможами, стоящими в местническом смысле явно выше него, ни к чему доброму не приведут.
Надо бы и честь знать.
В буквальном смысле.
Дмитрий Михайлович понял. Он не встал в оппозицию к государю, он не принялся бунтовать, он по-прежнему оставался добрым служильцем. Он еще не раз выйдет в поле за государя. Он провинился. Но не стал холить и лелеять свою гордыню. Иными словами, повел себя как добрый христианин и как человек, признающий общественную норму.
На протяжении полутора лет князь Пожарский играл исключительную роль в русском обществе. Теперь эта исключительность иссякла. Что ж, надо привыкать к новым обстоятельствам. За пределами столицы князя еще долго считали главным лицом в правительстве. Еще весной 1615 (!) года на Рязанщине некто Михалко Злой (доверенное лицо Пожарского), ссорясь с дьяком Михаилом Огарковым, в сердцах бросил: «Государь наш князь Дмитрей Пожарский указывает на Москве государю», — т. е. фактически правит.[286] Но сам Дмитрий Михайлович давно идет по трудной дороге смирения.
Как покажет время, он и здесь смирился совершенно правильно. Юный царь и его неюные бояре не мыслили специально унизить народного героя. Они также стояли на страже системы. Михаил Федорович позднее еще не раз защитит Пожарского от нападок. Более того, в 1626 году Дмитрия Михайловича самого назначат судьей по местническому делу.[287] При дворе все знали, как он страдал от местнических тяжеб. Дав ему такой пост, правительство еще раз показало: князя Пожарского ценят, его заслуги не забыты, ему оказывают необходимое почтение.
Итак, Дмитрий Михайлович как военный вождь земского ополчения сделал всё возможное, чтобы восстановить старинный московский государственный уклад. Лишь только реставрация завершилась, его самого встроили во всеобщий порядок — уважительно, но твердо. Пожарский вершил великие державные дела, а стал частью системы, утратил решающий голос. Он сохранил некоторое влияние на большую политику — это будет видно из последующей деятельности князя. Однако его новое положение никогда не приблизится к статусу военного диктатора, коим он обладал.
Нет смысла обсуждать, почему Пожарский спокойно согласился на подобную перемену. Об этом уже говорилось. Высота, добытая в обстоятельствах Смуты, стоит недорого. Она прежде всего не имеет долговечности. Высота, утвержденная стабильным государственным порядком, надежнее. Но когда Пожарский получал раны на Сретенке, когда он бился с Ходкевичем, его, наверное, меньше всего беспокоили мысли подобного рода. Какой ему чин дадут? Обидят? Не обидят? Сколько землицы пожалуют? Нет, столь самоотверженно драться можно только за идею.
У Дмитрия Михайловича такая идея была. Помимо православных убеждений он был еще консерватором, что называется, от Бога. Великим
