разбирались нами на запчасти, а стволы не жалко было пустить на ограду.
Боря очень комично смотрелся с трешкой и в плоской каске парашютиста люфтваффе, казавшейся мизерной по сравнению с глубокими «котлами» гитлеровской пехоты, в изобилии валяющимися по лесу. Плоская, как тарелка, с маленькими «наушниками», она была сконструирована, чтобы не мешать при прыжках. По принципу «на безрыбье и раком встанешь» — лишь бы прикрыться. На лобастой Бориной башке эта миска выглядела по меньшей мере забавно. Поясная бляха у подельника была также люфтваффовской — с пикирующим орлом. Ремень, правда, имелся только современный, офицерский. На нем висел германский штык-нож с родными деревянными накладками, что было достаточно престижно: в земле дерево редко сохраняется.
Поскольку взятые Борей на игрища боеприпасы израсходовались в бою с настоящими немцами, пришлось воевать выданными напрокат винтовками. Сам Пухлый был вооружен МП-40, более известным под названием «шмайссер». В лес Чачелов надевал пятнистый десантный комбез и зеленые натовские шнурованные сапоги из литой резины — где-то серьезно прибарахлился. Зато на стриженой голове сидела неизменная вэвэшная фуражка без козырька, которую он носил столько лет, сколько я его помню.
Наш разномастный сброд куролесил на окраине Синявино-1, у дачи Вована. В магазин за провиантом я мотался на «Ниве». В этом плане тачка нас очень выручала. Она была только у меня одного — остальные трофейщики добирались по железной дороге: ножками-ножками. Ножки, кстати, все имели к ходьбе привычные, крепкие, кроме Балдориса, который их стер и теперь хромал. Невзирая на эту досадную мелочь, завтра намечался глубокий рейд в лес. Я последний раз сгонял за жратвой и теперь возвращался на дачу.
Хотя вблизи от дома мы воздерживались от стрельбы, местные жители с нас уже немного прибалдели. Но милицию пока не вызывали. Впрочем, на случай конфликта с представителями власти у нас имелся собственный мент с радиотелефоном. Свою здоровенную «Моторолу» типа ультраклассик Дима носил на поясе за спиной, и когда ему звонили, в прозрачном окошечке чехла к нашей великой радости загоралась красная надпись «Call». Сам кал не падал, но веселились мы от души. Как дети. Да мы, дорвавшиеся до лесной вольницы, и чувствовали себя детьми, словно перенеслись в пору бесшабашной юности. «Счастье есть — его не может не быть».
Я рулил по пыльной дороге и слушал радио. Если принять за истину постулат, что счастье есть отсутствие несчастья, то я был счастлив. Радость была довольно специфической. Зная, что сроки жизни моей сочтены, я наслаждался ею, как бабочка-однодневка. После всего случившегося «Светлое братство» уже не удовлетворится Доспехами Чистоты, оно возжаждет иных сатисфакций, а что можно у меня забрать, кроме жизни? Могут еще посадить, причем независимо от волеизъявления Общества. Хрен редьки не слаще. Я уже ни о чем не беспокоился, Боря тоже, хотя он на что-то надеялся.
Лично я был лишен каких-либо иллюзий, поэтому постарался избавить друзей от напасти в моем лице. Отвез Маринку к родителям и позвонил Славе, чтобы не беспокоился по поводу моего отсутствия. Попал на Ксению, быстро с ней объяснился. Она меня поняла. Была, наверное, даже довольна — все забот меньше. Я тоже порадовался, что трубку взяла она. Слава бы стал предлагать помощь, и неизвестно, каких бы мы натворили дел, усугубив без того шаткое положение друга. Пусть остается в стороне. Это мне уже ничего повредить не может. Я живу, пока не попадусь.
Интересно, появились ли у меня в глазах зловещие знаки смерти? Насчет «рисок» мог бы просветить корефан, но он нынче был недосягаем. Поэтому оставалось только гадать, в самом ли деле жизнь моя пошла вразнос и был ли обвал неприятностей, случившихся за последние несколько дней, прелюдией к более страшным событиям. Я вовсе не исключал такой возможности и чувствовал себя мотыльком, которого вот-вот раздавят в кулаке. Только чьи пальцы сожмутся раньше? И «Светлое братство», и уголовный розыск имели, по-моему, равные шансы. Придут, когда не ждешь. Они всегда так приходят — по навету. Но кто будет этим иудой, который сольет тебя? Поди догадайся, когда все такие с виду хорошие. Наверняка отыщется доброхот, который не плотник, да стучать охотник. Доносчиков не всегда вычисляешь даже после запала, но сейчас я, кажется, просек, кто бы это мог быть, — Стаценко. То-то он интересовался, куда я еду и когда, а сразу после его звонка прикатила зондеркоманда. Я сомневался, что Братство прослушивало мой телефон — слишком уж это заморочно. Вероятнее всего, это любитель профашистских журнальчиков вломил меня прогрессивному Обществу. «Братья» мигом прибыли. Только кто мог предположить, что фигурант будет сидеть у вооруженного отчаюги в квартире напротив? Накладка обернулась потерями живой силы для Общества и полным цейтнотом — для меня.
«И был я словно покинутый муравейник». А что я мог сделать? Только убежать, спрятаться и молчать. Вот и поступил я в лучших русских традициях: скрылся от возмездия в лесу, где и был встречен с пониманием. Хорошо еще, что Аким с Пухлым запоздали прибыть к Боре. Мы успели их упредить звонком, известив, что отправимся в Синяву на машине. Пухлый был рад встрече со старым приятелем, со мной то есть. «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Сто друзей ждали моего приезда, варили картошку, которой у Чачелова было ну просто завались.
— Водки привез? — спросил Дима.
— Естественно, — я открыл заднюю дверцу. — Выгружай.
Мы перенесли питательный продукт в избу, там стоял дым коромыслом. Перед большим походом в лес замутили грандиозную отвальную. Дима и Аким деловито принялись выставлять на стол аппетитно позвякивающие бутыли.
Сколько могут выпить при удобном случае восемь здоровых мужчин? Думаю, много. Из этого расчета я и затаривался белоглазой. Учитывая, что в нашей компании Крейзи, Глинник и Балдорис почти не киряли, водки получилось даже с избытком.
Когда запарился в русской печи картофан, мы расселись вдоль большого стола. Боря покрошил колбасу и корейку, Пухлый выставил миску соленых
