лице Айлерона.
– Этого не опасайтесь, – заговорил Ра-Теннель.
Его голос был таким чистым, что Ивор дан Банор подумал: этот голос навсегда размыл грань между звуком и светом, между музыкой и произнесенным словом. Авен повернулся к повелителю светлых альвов, как умирающий от жажды в пустыне оборачивается на звук звенящего ручья.
– Бойтесь Могрима, – продолжал Ра-Теннель, – как должен бояться каждый, кто считает себя мудрым. Бойтесь поражения и воцарения Тьмы. Бойтесь также полного уничтожения, которое планирует и к которому вечно стремится Галадан.
«Вода», – думал Ивор, пока его обтекали отмеренные струи этих слов. Вода и печаль, подобная камешку на дне чашки.
– Бойтесь всего этого, – продолжал Ра-Теннель. – Разрыва наших нитей на Станке Ткача, уничтожения нашей истории, исчезновения узора Гобелена.
Он помолчал. Вода во время засухи. Музыка и свет.
– Но не опасайтесь, – сказал повелитель светлых альвов, – что он уклонится от сражения с нами, если придем на Андариен. Я вам в том порука. Я и мой народ. Альвы покинули Данилот впервые за тысячу лет. Он нас видит. Может до нас добраться. Мы больше не прячемся в Стране Теней. Он мимо нас не пройдет. Не в его природе проходить мимо нас. Ракот Могрим непременно вступит в бой с нашей армией, если альвы подойдут к Старкашу.
Это было правдой. Ивор понял это, как только услыхал его слова. Они подтвердили его собственный план и дали исчерпывающий ответ на пугающий вопрос Мэбона, ответ, основанный на самой сути природы светлых альвов, избранного народа Ткача, Детей Света. На том, чем они были всегда, и на ужасной, горькой цене, которую за это платили. Оборотная сторона медали. Камешек в чашке.
Наиболее ненавистные Тьме, ибо в самом имени – Свет.
Ивору захотелось склониться в поклоне, опуститься на колени, выразить свое горе, жалость, любовь и сердечную признательность. Но почему-то ничто из этого, и все вместе, не казалось уместным перед лицом того, что только что сказал Ра-Теннель. Ивор чувствовал себя отяжелевшим, неуклюжим. Глядя на троих альвов, он ощущал себя комком земли.
Да, подумал он. Да, именно такой он и есть. Он прозаичен, лишен блеска, он родом из земли, из травы. Он родом с Равнины, которая все пережила, переживет и эту беду, если они не оплошают в предстоящих им испытаниях, но только в этом случае.
Ища опору в собственной истории, как только что поступил Ра-Теннель, Авен отбросил все мысли, все чувства, кроме тех, которые свидетельствовали о силе, о сопротивлении.
– Тысячу лет назад первый Авен Равнины повел всех охотников дальри, способных сидеть в седле, в сотканные туманы и искаженное время Данилота, и Ткач проложил для них прямую дорогу. Они вышли оттуда прямо у бухты Линден, на поле битвы, которая иначе была бы проиграна. Оттуда Ревор поехал бок о бок с Ра-Термейном через реку Селин к Андариен. И точно так же, господин мой, поеду я бок о бок с вами, если таково будет наше решение, когда мы покинем это место.
Он замолчал и повернулся к другому королю.
– Когда Ревор ехал рядом с Ра-Термейном, то их армией командовал Конари из Бреннина, а потом Колан, его сын. Так было тогда, и по праву, так как Верховные короли Бреннина – дети Мёрнира. И так будет снова, и по такому же праву, если вы возьмете на себя руководство этим Советом, Верховный правитель.
Он и не подозревал, как звенит его голос, какая в нем бурлит сила. Он сказал:
– Вы – наследник Конари, а мы – наследники Ревора и Ра-Термейна. Вы принимаете руководство этим Советом? Вам принадлежит власть, Айлерон дан Айлиль. Позволите ли вы нам ехать рядом с вами?
Бородатый, смуглый, без каких-либо украшений, с солдатским мечом в простых ножнах на поясе, Айлерон был живым воплощением короля-воина. Не таким ярким и сверкающим, каким когда-то был Конари, или Колан, или даже его собственный брат. Он был суровым, бесстрастным и мрачным и одним из самых молодых в этой комнате.
– Принимаю, – ответил он. – Я позволю вам ехать рядом со мной. Завтра сюда подойдет армия, и мы выступим к Андариен.
В тот момент на полпути к Гвиниру худой, покрытый шрамами человек, выглядевший до нелепости аристократично на уродливом слоге, пустил шагом, а потом и вовсе остановил свое животное. Сидя неподвижно на бескрайней Равнине, он смотрел, как впереди оседает пыль, поднятая отступающей армией Ракота.
Большую часть ночи он пробежал в обличье волка. В настороженном молчании он наблюдал, как Уатах, гигант-ургах в белой одежде, превратил беспорядочное бегство армии Ракота в упорядоченное отступление. Здесь стоял вопрос о старшинстве, и его придется решать, но не сейчас. Галадану надо было обдумать другие вопросы.
А он яснее мыслил в человеческом обличье. Поэтому незадолго до рассвета он снова принял собственный вид и приказал подать ему одного из слогов, хотя терпеть их не мог. Пока наступал серый рассвет, он постепенно позволил армии обогнать себя, проследив, чтобы Уатах этого не заметил.
Разумеется, он вовсе не боялся одетого в белое ургаха, но он слишком мало о нем знал, а знание для повелителя волков всегда было ключом к власти. Почти не имела значения его уверенность в том, что он способен убить Уатаха; важно было понять, что сделало его тем, чем он был. Шесть месяцев назад,
