—
— Еще бы, — согласился Зотик. Теперь он не улыбался. И, по-видимому, он не слышал птицу. Он вертел в руках глиняную чашку. Сидящий на спинке его кресла сокол, казалось, не сводит с него неприязненного взгляда жестких, блестящих глаз. — Ты вряд ли мог бы попросить то, чего не понимаешь. Или стащить, словно яблоко.
— Это недобрые слова, — заметил Криспин, сдерживая поднимающийся гнев.
Зотик вздохнул.
— Ты прав. Прости меня.
— Мы можем отказаться от этой затеи. У меня нет желания связываться с полумиром. Неужели у всех хиромантов Сарантия есть подобные создания? Я мозаичник. Я хочу быть только им. Хочу заниматься только этим делом, когда попаду туда. Если меня оставят в живых.
Это была почти вся правда. Он должен был еще доставить послание, если сумеет. Он взялся за это поручение.
— Я знаю. Прости меня. Нет, шарлатаны императорского двора или те, кто насылает злые заклятия на возничих по просьбе черни на ипподроме, этого делать не умеют. Я в этом более или менее уверен.
— Никто из них? Ни один? Ты единственный из смертных детей Джада на земле умеешь... делать такие существа, как эти птицы? Если ты умеешь это делать...
— ...почему никто другой не умеет? Конечно. Очевидный вопрос.
— А каков очевидный ответ? — Сарказм, старый друг, он в последнее время всегда рядом.
— Возможно, что кто-то этому научился, но маловероятно, и я не верю, что это случилось так же, как со мной. Я открыл, как мне кажется, единственный способ доступа к определенной силе. Нашел его во время путешествий в одном... строго охраняемом месте, и с большим риском.
Криспин скрестил руки на груди.
— Понятно. Свиток заклинаний и пентаграмм? Варево из крови повешенного вора, и семь раз обежать вокруг дуба при свете обеих лун? А если сделаешь хоть что-то неправильно, превратишься в лягушку?
Зотик не обратил внимания на его слова. Он просто смотрел на Криспина из-под густых, ровных бровей и ничего не говорил. Через секунду Криспину стало стыдно. Пускай ему здесь неуютно, пускай это сбивающее с толку вторжение колдовства произошло совершенно неожиданно и пугало, но ему действительно сделали подарок, невероятно щедрый, и последствия того, чего удалось достигнуть алхимику...
— Если ты умеешь это делать... если эти птицы думают и говорят по собственной воле... ты должен стать самым знаменитым человеком нашей эпохи!
— Слава? Имя, которое будут помнить и славить в веках? Это было бы приятно, это стало бы утешением в старости, но — нет, это невозможно. Подумай сам.
— Я и думаю. Почему?
— Большая сила стремится поглотить меньшую. Это волшебство не особенно... пугает. Это не шаровые молнии полумира и не смертоносные заклинания. Я не хожу сквозь стены и не летаю над ними невидимкой. Просто искусственные птицы, обладающие... душой и голосом. Пустяк, но как бы я смог защитить себя или их, если бы об их существовании стало известно?
— Но почему должны...
— Как воспримет патриарх Родиаса или даже клирики святилища, которое вы строите у стен Варены, известие о душе, вложенной в искусственную птицу при помощи языческого колдовства? Меня сожгут или забьют камнями, как ты думаешь? Сложное решение с точки зрения доктрины. А царица? Не покажется ли Гизелле, несмотря на все ее благочестие, заманчивой возможность заставить птиц тайно подслушивать разговоры ее врагов? Или император Сарантия: говорят, у Валерия Второго самая большая сеть шпионов за всю историю Империи, и на востоке, и на западе. Сколько у меня останется шансов на мирную жизнь здесь, если станет известно об этих птицах? — Зотик покачал головой. — Нет, я думал над этим много лет. Некоторые достижения или знания обречены на то, чтобы появиться, а затем кануть в безвестность.
Криспин задумался, потом посмотрел на собеседника.
— Это трудно?
— Что? Создавать птиц? Да, это было трудно.
— В этом я уверен. Нет, я имел в виду — сознавать, что мир не может узнать о том, что ты сделал.
Зотик сделал глоток чая.
— Конечно, это трудно, — в конце концов ответил он. Потом пожал плечами, на его лице отразилась ирония. — Но алхимия всегда была тайным искусством, я это знал, когда начал изучать ее. Я... примирился с этим. Я буду гордиться собой тайно, в душе.
Криспин не смог придумать ответа. Люди рождаются и умирают, они хотят, чтобы что-нибудь, как-нибудь осталось после них, кроме могильного холмика или даже высеченной, слишком быстро тускнеющей надписи на могильном камне. Уважаемое имя, свечи, зажженные в память, дети, которые зажгут эти свечи... Власть имущие стремятся к славе. Художник может мечтать создать произведение, которое будет жить долго и автор которого будет
