прятались за экраном – о его планах? Вы не думаете, что это фальшивка, имеющая целью навредить мне? Единственному человеку, который открыто оказал ему сопротивление? Несомненно, вы не настолько…
– Это не фальшивка, – возразил Тай. – Луня убили в ту ночь. Точно так, как он и опасался. И стражники Золотой Птицы видели, кто это сделал.
Он повернулся к брату, словно игнорируя Чжоу. Будто ему больше нечего сказать первому министру. Он смотрел на Лю. Сердце его сильно билось.
– Кто-то пытался убить тебя у Куала Нора? – спросил Лю. Он произнес это спокойно. Собирая информацию, – так это звучало, по крайней мере.
– И в Чэньяо.
– Понятно. Ну… Я знал, где ты находился.
– Ты знал.
Странно было опять разговаривать с братом, смотреть на него, пытаясь прочесть его мысли. Тай напомнил себе, что Лю достаточно ловок, чтобы обмануть его.
– Я пытался убедить тебя не ездить туда, помнишь?
– Пытался, – согласился Тай. – И ты рассказал первому министру, где я?
Он ждал возможности задать этот вопрос с тех пор, как покинул горы и озеро.
Лю кивнул:
– Думаю, да, в беседе. – Вот так просто, без колебаний. Другие тоже могут говорить прямо, или делать вид. – Впрочем, мне надо свериться со своими записями. Я все записываю.
– Все? – спросил Тай.
– Да, – ответил его брат.
Вероятно, это правда.
Лицо Лю, которое он тренировал с детства, ничего не выдавало, а в комнате было слишком много народа, чтобы сказать то, что Таю хотелось повторить ему. На этот раз – лицом к лицу, крепко схватив Лю за шиворот: что брат опозорил память их отца тем, что он сделал с Ли-Мэй.
Сейчас не время и не место. Будет ли когда-нибудь время и место, подумал Тай. И еще он понял, что по причинам, выходящим далеко за рамки его собственной истории, эта встреча ничего не поможет решить относительно покушений на его жизнь. Существовали гораздо более важные проблемы.
Его мысль получила отражение, ее предвидели. Здесь присутствовала танцовщица.
– Наверное, нам следует подождать, пока стражник моего двоюродного брата ответит на некоторые вопросы? – сказала Цзянь. – Возможно, мы можем поговорить о других вещах? Я не нахожу это столь забавным, как мне сперва казалось.
Приказ отступить, если он правильно понял.
Тай взглянул на нее. От нее веяло ледяной надменностью. Он перевел дыхание.
– Простите меня, уважаемая госпожа. Мой любимый друг был убит где-то за границами страны. Он умер, пытаясь сообщить мне о сестре. Горе заставило меня вести себя непростительным образом. Ваш слуга умоляет о снисхождении.
– Вы его уже получили! – быстро ответила она. – Вы должны понимать, что получите его – от любого в Да-Мине – за ту честь, которую вы нам оказали.
– И за коней! – весело прибавил Шиньцзу. Он поднял чашку в сторону Тая. – Какие бы вопросы или заботы ни мучили каждого из нас, сейчас наша обязанность – развлекать нашу хозяйку. Иначе мы не можем называть себя цивилизованными людьми.
Рядом с Таем возник слуга с вином. Он взял чашку. Выпил. Это было изысканное перченое вино. Разумеется.
– Я просила стихов, – жалобно произнесла Цзянь. – Полжизни назад! Мой двоюродный брат отказался, наш странствующий поэт отказался. Разве здесь нет мужчины, который может порадовать женщину?
Сыма Цянь шагнул вперед.
– Милостивая и высокочтимая госпожа, – тихо произнес он, – краса нашего светлого века. Может ли ваш слуга внести предложение?
– Конечно, – ответила Цзянь. – Этим вы даже можете заслужить прощение, если оно хорошее.
– Я живу лишь этой надеждой. Пускай кто-нибудь предложит два связанных между собой сюжета, и каждый из двух наших братьев, сыновей Шэнь Гао, прочтет вам свои стихи на эту тему.
Тай вздрогнул. Цзянь в восторге зааплодировала:
– Как это умно с вашей стороны! Конечно, именно это мы и сделаем! А кто может предложить лучшие сюжеты, чем наш Изгнанный Бессмертный? Я настаиваю на этом! Вы выбираете, сыновья генерала Шэня импровизируют для нас. Я снова счастлива! У всех есть вино?
Тай знал, что в год, когда брат сдавал императорские экзамены, Лю был в числе трех лучших. Он готовился к ним всю жизнь. Его стихи были безупречными, точными, совершенными. Они всегда были такими.
Тай провел два года у Куала Нора, пытаясь сделать из себя поэта в одинокой хижине по ночам, но, по его собственной оценке, мало преуспел в
