Макгуайра.
– Зачем? Это же бессмысленно. Даже если мне удастся встретиться с Лазаром, я не узнаю от него ничего мало-мальски стоящего. Разумеется, мне хотелось бы узнать, насколько верны те или иные слухи. Например, правда ли то, что пять лет назад Мария Казарес стала разваливаться на части. И мне очень хотелось бы узнать, какую именно коллекцию она разрабатывает в настоящее время. Любой журналист не пожалел бы усилий, чтобы услышать ответы на эти вопросы, но…
– Вот и задай их Лазару. Почему бы не попробовать?
– По нескольким причинам, – фыркнула Линдсей. – Во-первых, я не осмелюсь это сделать, поскольку меня после этого на пушечный выстрел не подпустят к Дому мод Казарес. Во-вторых, я уже сказала тебе: это бессмысленно. Для интервьюеров у Лазара существует стандартная заготовка: Мария Казарес – гений высокой моды. Его задача в том и состоит, чтобы ограждать хозяйку от назойливых плебеев.
– И еще – в том, чтобы управлять империей стоимостью во много миллионов долларов. Давай и об этом не будем забывать.
– Само собой. С этой задачей он, кстати, справляется блестяще. Лазар охотно станет говорить о фасонах их платьев, об их косметике, духах. Он будет сыпать цифрами и излучать обаяние. Пустая трата времени. Все эти цифры мне и без того известны. Пресс-служба у Казарес лучше, чем у всех остальных парижских домов мод, вместе взятых. Об империи Казарес мне известно абсолютно все.
– Абсолютно все? Ты в этом уверена?
Линдсей уже была готова ответить какой-нибудь дерзостью, но в последний момент замолчала. Она заметила, каким острым стал взгляд зеленых глаз Макгуайра, как по-новому зазвучал его голос.
– Ну, хорошо, я преувеличила. Конечно, я знаю далеко не все, как, впрочем, и остальные. Лазар и Казарес окружены завесой таинственности, причем – с давних пор…
– Не могу не согласиться. – Макгуайр заглянул в зеленую папку. – Это заметно даже неспециалисту. Вопросов больше, чем ответов. Откуда они всплыли, как встретились, каким образом Лазар заработал свои первые большие деньги, какие взаимоотношения связывают их сейчас, почему в прошлом году Лазар собирался продать компанию?..
– Это были чистой воды сплетни, – перебила говорившего Линдсей.
– …Почему в нынешнем году Лазар изменил это решение и продолжает сидеть в своем кресле? Есть и еще несколько более мелких вопросов. Одним словом – ничего, что могло бы серьезно встревожить старую крысу высокой моды.
Макгуайр бросил на Линдсей быстрый взгляд и продолжал:
– Конечно, редакторы отделов мод ведут себя иначе, чем другие журналисты, верно? Я уже начинаю понимать это. Не задают острых вопросов, не пытаются заняться серьезным анализом. Они лишь ходят на показы, воркуют с подружками, запирая те небольшие участки своего мозга, которые еще в состоянии функционировать, охают и ахают над складочками и развивают в себе способность впадать в экстаз. По поводу юбки, или жакета, или шляпки…
– Минуточку! – вставила Линдсей, однако, не обратив внимания на ее реплику, Макгуайр продолжал:
– То, что представляет для них интерес, не имеет ни малейшего отношения к жизни девяноста девяти процентов обыкновенных женщин и нисколько не влияет на то, как они одеваются. Интересующая этих дамочек одежда – фривольна, стоит бешеных денег и вообще оскорбительна для женской части человечества…
– Могу я сказать хоть слово?
– Однако дважды в год их репортажи исправно обеспечивают бесплатной рекламой и без того сверхдоходный бизнес. Это не беспокоит журналистов, расхваливающих товары вне зависимости от того, насколько они никчемны и непригодны для повседневной жизни. Я, кстати, всегда этому удивлялся: зачем врать? Зачем год за годом громоздить эти нелепости? Но теперь начинаю понимать. Они просто не в состоянии критиковать. Не осмеливаются! А если бы осмелились, то никогда больше не получили бы приглашений на показы мод и распростились бы с престижными местами в первом ряду. Кстати, Линдсей, ты ведь обычно сидишь в первом ряду?
Макгуайр поднял на нее холодный взгляд, а Линдсей впилась ногтями в свои ладони.
– Да, – сказала она, – в первом. Для того, чтобы попасть туда, мне, черт возьми, понадобилось десять лет, и с этого места я могу описывать то, что вижу, гораздо лучше, нежели с галерки. Послушай…
– Не сомневаюсь в этом, – многозначительно проговорил Макгуайр. – Там, где я вырос, существовала поговорка: если садишься обедать с дьяволом, бери ложку подлиннее. Однако в данном случае она, видимо, не к месту. В конце концов, что сталось бы с тобой, если бы ты написала то, что думаешь на самом деле: например, что коллекции Казарес стали пресными, что они выдохлись и утратили блеск? На тебе поставили бы крест.
Он процитировал ее собственные слова с обаятельной улыбкой на устах. Когда-то Линдсей отличал бешеный темперамент, однако со временем она научилась его укрощать. Вот и сейчас женщина мысленно досчитала до десяти и принялась делать вдохи и выдохи по системе йогов. Паршивый ирландский ханжа, мысленно кляла она Макгуайра. Свинья. Демагог. Невыносимый, самодовольный, настырный хам… Линдсей поколебалась. С одной стороны, она обладала достаточной честностью, чтобы признать частичную правоту его слов, с другой – сделать это не позволял охвативший ее гнев.
– Возможно, мне стоит объяснить тебе некоторую специфику моей работы, Роуленд, – убийственно вежливым тоном начала она. – Я посещаю показы для того, чтобы писать, об одежде. О направлениях моды. В первую очередь я обращаю внимание на покрой, цвет, ткань и линии. В этом я специалист. И еще мне помогает то, что я сама небезразлична к одежде. Я ее люблю, как и сотни тысяч других женщин, которые еженедельно читают мои статьи. Тех самых женщин-читательниц, которые так нужны нашему еженедельнику. Тех самых, на которых рассчитывают рекламные агентства, покупая газетную площадь на наших страницах и тем самым помогая выплачивать зарплату тебе и мне…
– Благодарю, я в достаточной мере осведомлен об экономическом аспекте рекламного бизнеса, – с ухмылкой бросил Макгуайр. В это мгновение Линдсей почувствовала непреодолимое искушение перегнуться через стол и влепить ему пощечину.
– Довольно, Роуленд! Прежде чем читать мораль, взгляни лучше на собственный отдел очерков. В
