ребенка. Я этим условиям не соответствую. Ты ясно дала мне это понять.
– Паскаль, я знаю, что ты хочешь сейчас мне сказать. Умоляю тебя, не надо. Ведь я хорошо знаю тебя: ты никогда не берешь своих слов назад…
– Понимаю, как тебе больно, и все же не сказать тебе этого я не вправе. – Посмотрев на нее ясным взглядом, Паскаль медленно направился к двери. – Да, у меня есть ребенок, и я прекрасно знаю, как много обязательств это налагает. Но скажи, Джини, когда ты составляла требования к отцу твоего будущего ребенка, тебе не приходило в голову, что и у меня могут быть определенные требования? А ведь я достаточно четко представляю, чего хочу от своей будущей жены, матери детей, которые у нас могут появиться. И в данном случае… – Он ненадолго замялся. – В данном случае мне бы в первую очередь хотелось быть полностью уверенным в том, что наша любовь взаимна. Что это именно та любовь, которая не знает компромиссов, не проходит со временем. Что этой любви сопутствуют ответственность, верность. Ну и все прочее… – В его голосе зазвучала горечь. – И наконец, как большинство нормальных мужчин, я хотел бы быть абсолютно уверен в том, что ребенок, которого родит мне жена, действительно мой. – Паскаль выдержал многозначительную паузу. – Я знаю, очень часто ты не видишь в целом мире никого, кроме себя. Но, даже несмотря на это, я верю, что уж такие-то вещи ты понять способна. – Последний упрек прозвучал спокойно, даже мягко, а потому особенно больно уколол ее. Никогда в жизни еще ей не бывало так стыдно. Глухо застонав, она протянула к нему руку.
– Паскаль, подожди, не уходи. Да, я поступила омерзительно, но я все равно люблю тебя, люблю по- прежнему. И то, что ты говоришь, невыносимо для меня. Это ужасно, ужасно… Честное слово, я очень сожалею, что все так получилось, и готова пойти на что угодно, лишь бы повернуть время вспять, уничтожить, вычеркнуть из жизни то, что произошло. Ты же верил мне, Паскаль, и сейчас я бы, кажется, все сделала, чтобы вернуть твое доверие. Умоляю тебя, давай попробуем преодолеть это вместе, оставить позади. Ты же сам говорил, что мы могли бы постепенно…
– Это было около часа назад. Как странно. – Он перевел поблекший взгляд с ее лица на свои часы. – Да, всего лишь час, а впечатление такое, будто целая жизнь. За этот час было многое сказано. Ты говорила мне, как страстно хотела от меня ребенка. Ты говорила это с таким лицом… Наверное, именно таким оно и запомнится мне навсегда. – Он потупился. – И все же это желание не помешало тебе пойти в постель с почти незнакомым мужчиной, не так ли? А сама ты не помешала ему лгать мне в лицо, когда он выгораживал тебя… – Его голос дрогнул. – И ты называешь это любовью, Джини? Если да, то я такой любви не приемлю. Я, наверное, скорее умер бы, чем поступил с тобой так же. Я… Знаешь, лучше я, пожалуй, все-таки уйду. С меня хватит. Ты очень изменилась, Джини. – Паскаль взял ее за подбородок. – Ты всегда была такая… открытая, откровенная. Прямая. А сейчас юлишь, меняешь убеждения. Сперва утверждаешь одно, через секунду – совсем другое. Кто виноват в этом? Война? Мое отсутствие? Мужчина, которого ты едва знаешь? Хоть раз скажи мне правду.
Джини посмотрела ему в лицо долгим взглядом.
– Все вместе, – тихо ответила она. Услышать ее признание было ему так же больно, как и ей произнести эти слова вслух. Его лицо страдальчески сморщилось, потом он отвернулся от нее.
– Во всяком случае, сказано без утайки. Что ж, и на том спасибо. – Паскаль подошел к двери, приоткрыл ее и оглянулся.
– А ведь я мог поцеловать тебя. Мне хотелось, очень хотелось. Ты заметила?
– Да.
– И все же лучше не расслабляться, – пожал он плечами. – Если уж на что-то решился, то нужно идти до конца. Без колебаний. Ты так не считаешь? Сейчас я должен успеть на самолет. К тому времени, когда ты вернешься, моих вещей в квартире уже не будет. Прощай, Джини.
С этими словами Паскаль вышел. Именно так, как она и ожидала. Дверь за ним закрылась тихо, без стука. С лестницы донесся удаляющийся звук шагов. Джини бросилась сначала к двери, потом к окну и увидела, как он вышел из гостиницы, пересек узкую улочку, быстрым шагом прошел через сквер. Высокая, устремленная вперед фигура становилась все меньше. Вот он ловит такси, садится внутрь… Его самоуверенность и решимость в самом деле были абсолютны. Паскаль ушел, не оглянувшись.
Снова не видя ничего от слез, Джини медленно подошла к кровати. Подняв с покрывала свои письма, в разное время написанные ему, она исступленно прижала их к груди. Слова Паскаля в кровь изранили ей душу, и то, что эти письма, этот талисман, который так долго хранил его, он бросил здесь, делало боль еще острее. Джини смотрела на стены комнаты, на этот безмятежный узор обоев с нимфами и пастушками. Стыд, сожаление и неопределенность словно осенний дождь орошали ее воспаленный мозг холодными, неприятными каплями. На душе было промозгло. «Почему я не побежала за ним?» – мелькнуло в голове. Но тут же в ее душе поднялась новая мощная волна сопротивления, чуть ли не бунт.
Ей было почти тридцать – детородный возраст скоро будет позади. Каждый прошедший месяц – упущенная возможность. И эта жажда иметь ребенка… Понял ли Паскаль по-настоящему, о чем она ему говорила? Может, понял, а может быть, и нет. «Ну решайся же, решайся!» – приказала она себе, ходя по комнате из угла в угол. Какая-то очень важная мысль ускользала от нее. И тут ей пришло в голову, как, кажется, приходило и минувшей ночью – если, конечно, память не обманывала ее, – что она вполне могла забеременеть. Да, вполне возможно, что внутри ее сейчас зарождается крохотная новая жизнь.
Мысль о такой возможности привела Джини в ужас. Замерев на месте, она с предельной ясностью осознала, что, каким бы ни было ее решение о том, как жить дальше, тело ее уже приняло самостоятельное решение – решение окончательное и бесповоротное. Ужас углублялся, и по жилам женщины разлилось какое-то нездоровое возбуждение, почти истерическая радость. Она попыталась представить себе, что такое быть матерью, причем не вообще матерью, а именно в сложившихся обстоятельствах. Последствия подобной жизненной перемены казались столь огромными, что сознание просто отказывалось их воспринимать. Ей не оставалось ничего иного, как найти прибежище в заурядном фатализме. Это было типично женской реакцией на вызов судьбы: а-а, будь что будет…
«Погоди, – сдержала себя Джини. – Так решения не принимаются». Прежде всего следовало уяснить себе, что ни Паскаль, ни Роуленд к этому никакого отношения иметь не будут. Она и до этого смутно чувствовала, что поступается чем-то очень важным. Теперь же не было никаких сомнений относительно того, что она теряет.
Однако осознание беспощадной истины, заключающейся в том, что она, по сути, остается в одиночестве, вернуло ей уверенность в себе, позволило почувствовать почву под ногами. Все еще прижимая письма к груди, Джини снова подошла к окну. Перед ее глазами привычно возникли короткая полоска Сены и кусок базилики Нотр-Дам, напоминающий нос гигантского корабля.
Она вспомнила мать Аннеки и обещание, данное себе самой. И побежала прочь из комнаты, вниз по лестнице, на улицу. «Работать», – приказала себе Джини, спеша обратно в «Сен-Режи». Номер 810 оказался пуст. Роуленд Макгуайр уже ушел. В строгом соответствии с распорядком дня.
