Почувствовав эту неуверенность, она по-иному взглянула на оседлые будни супружеской любви и верности. Они показались ей надежными и стабильными – настоящие крепостные стены, за которыми всегда можно чувствовать себя уютно и безопасно. А что для этого нужно? Совсем немного: оставаться правдивой по отношению к себе и Паскалю. Она в последний раз взглянула на ту, другую, Джини – женщину из зеркала, способную нарушать любые правила и безрассудно рисковать, и отвергла ее. Раз и навсегда.
Сразу же вслед за этим Джини ощутила безотчетное чувство некой утраты, но тут же подавила его, твердо сказав себе, что со временем все вернется в нормальное русло. Подняв глаза на Роуленда, она твердо произнесла:
– Тебе пора на самолет, а мне – в больницу.
– Ясно. – В тот же момент Роуленд отпустил ее и отступил назад. – Это твое окончательное решение?
– Да, Роуленд, окончательное.
Она видела, как словно от удара изменилось его лицо. Он обернулся, а затем снова посмотрел на нее, тронул карман пиджака, где лежал билет на самолет, и отрывисто проговорил именно то, что она так боялась услышать:
– Занимаясь сексом, мы не предохранялись. Мне неудобно говорить об этом, но приходится. Я в этом отношении изменил одному из своих незыблемых ранее правил. А если ты беременна? Я не могу уйти просто так, думая об этом.
– Я принимаю противозачаточные таблетки, Роуленд, – ответила Джини, потупившись. Она смотрела на ковер, на вытканные на нем полосы, которые разделяли их. Некоторое время он молча стоял, глядя на нее, потом осторожно взял Джини за подбородок, поднял ее лицо и заглянул в него.
– Ты не хочешь сказать мне правды, – спокойно проговорил он. – Я понимаю, чем это вызвано, но прошу тебя только об одном, Джини: не лги мне, когда речь идет о таких важных вещах. Взгляни на меня. Я хочу, чтобы ты пообещала мне одну вещь. Сейчас я уйду. Но ты после того, как решишь для себя все с полной определенностью, должна прислать мне телеграмму или позвонить. Просто сообщи мне свое решение. Да или нет. Ты обещаешь мне это?
– Обещаю.
Он взял ее руки в свои.
– Если ответом будет «нет», пусть будет так. Я подчинюсь твоей воле и никогда больше не появлюсь в твоей жизни. Но если ответ будет положительным, я вылечу к тебе первым же рейсом, где бы и с кем бы ты ни находилась. И тогда ты от меня уже не отделаешься. Тебе это ясно?
Он видел, как изменилось ее лицо, как наполнились слезами глаза. В тот момент Роуленд не сомневался, что со временем она позовет его обратно, и даже сделал попытку уйти. Однако в этот момент что-то в ней – то ли какой-то звук, то ли жест – заставило его остановиться. Будучи человеком, мужчиной, причем гораздо менее уверенным в себе, нежели казалось со стороны, он наклонился и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй, и, возможно, это заставило бы его остаться, однако в этот момент Джини взяла его за руку, решительно подвела к двери и тихо закрыла ее за его спиной. Ни один из них не осмелился произнести больше ни слова.
Не видя ничего вокруг себя, Роуленд спустился на лифте и так же слепо добрался до аэропорта. Он ничего не замечал ни в самолете, ни когда проходил английскую таможню, и лишь через некоторое время с удивлением обнаружил, что находится уже в своей лондонской квартире.
В течение двух недель после этого Роуленд жил словно автомат, не сомневаясь, что его все-таки призовут обратно. А в феврале получил от Джини телеграмму, состоявшую из единственного слова «нет», и тут же уехал в Шотландию, где в одиночестве ходил в горы и неоднократно подвергал себя неоправданному риску.
Однако ничего ужасного с ним не случилось, и он вернулся в Лондон, в свою квартиру, из окон которой виднелся шпиль хоксморской церкви. Как-то раз в марте в три часа утра ему позвонил Макс и сообщил, что Шарлотта родила их первую дочь, а в апреле почта принесла ему приглашение на крестины девочки, которые должны были состояться в следующем месяце. Роуленд принял его.
– Мы хотели бы, чтобы ты стал крестным отцом, – сказал ему Макс, когда по обыкновению они в его кабинете перекусывали бутербродами. – Ведь это ты предсказал, что родится именно девочка.
– Очень рад. Большая честь, – откликнулся Роуленд.
– Вторым крестным Шарлотта попросила быть Тома.
– Прекрасный выбор.
– А вот насчет крестных матерей мы еще не решили. Наверное, попросим одну из сестер Шарлотты и… – Макс кинул на Роуленда быстрый взгляд —…возможно, Линдсей.
Роуленд кивнул, возвращая Максу статью, которую они собирались печатать на следующий день. Статью написала и прислала по факсу Джини. В ней рассказывалось о полицейском налете на подпольную лабораторию по производству наркотиков в Амстердаме, которой заправляли американец и молодой голландский химик. Теперь оба они уже рассматривали небо в клеточку. Подробности статьи, казалось, интересовали Роуленда гораздо больше, нежели детали будущих крестин дочери Макса и то, кто станет ее крестными.
Сразу же после того, как Роуленд вышел из его кабинета, Макс позвонил жене. Она тут же обрушила на него поток вопросов, в ответ на которые Макс лишь печально вздохнул.
– Надо смотреть в глаза реальности, Шарлотта. Я же говорил тебе: ни малейшего шанса.
Линдсей воспринимала все это совершенно иначе. За последние месяцы у нее было достаточно времени для размышлений и наблюдений, которые, без сомнения, оказали на нее сильное влияние. Линдсей знала, что Джини осталась с Паскалем во Франции, поскольку женщины регулярно перезванивались. Она заметила, что голос подруги повеселел, наполнился оптимизмом и радостью, когда та поначалу сообщила ей об удачном исходе операции на сломанной руке Паскаля, а потом регулярно информировала ее о том, как продвигается его выздоровление. Линдсей поняла, что ни Джини, ни Паскаль не горят желанием вернуться в Лондон и намерены оставаться в Париже как минимум до конца мая. Линдсей также обратила внимание на то, что Роуленд Макгуайр работал теперь больше всех в редакции «Корреспондента» и засиживался там допоздна, даже дольше, чем Макс. И еще Линдсей заметила (правда, не без помощи Пикси), что Роуленд стал совершенно недоступен для обольстительных женщин и непроницаем по отношению к их чарам. Когда
