Они смогли тронуться в путь на север – Лу Чэнь, его сын и та служанка, которая попросила взять ее с собой – до того, как начались дожди. Они переждали дождливый сезон в городе Фуцзоу, возле южной горной гряды, среди рисовых полей на террасах.
Осенью они преодолели горы по высокогорным, извилистым тропам. Двое из них добрались до их с братом дома, как только закончились новогодние праздники, в конце мягкого зимнего дня, когда всходила луна.
Девушка умерла однажды утром в Фуцзоу.
Лу Чэнь видел еще один призрак в тот день. Он не мог поклясться, что это тот же призрак с Линчжоу, но так ему показалось, и это было странно и пугало. Он видел лису на открытом месте, красно-оранжевую в сумерках, когда гулял вечером накануне этого дня, и она смотрела прямо на него.
Из-за этого он всегда верил, что ее смерть предназначалась ему. Что вмешались духи, отвели от него стрелу бога – и она поразила девушку, так как выпущенная бессмертными стрела всегда должна куда-нибудь попасть.
Они похоронили ее с уважением и со всеми формальностями. Ма горевал. Лу Чэнь молился за нее до конца дней, как молился за своих родителей и первую жену, и за своих умерших детей, а также читал одну молитву за того призрака, который теперь, возможно, стал ее призраком.
В одном из его самых любимых поздних стихотворений говорилось о душе женщины в облике серой цапли, заблудившейся в горах вдали от дома.
Другое его стихотворение, на стене в Линчжоу, никогда больше не тускнело, пока стоял храм. Оно оставалось там, привлекало посетителей, пока существовала династия, и после ее конца, и после конца следующей династии. Оно выдержало все дожди, все грозы, наводнения, стихийные бедствия, пока само здание не сгорело однажды безлунной зимней ночью много лет спустя, когда один послушник, поддерживая огонь ночью, уснул, и поднялся ветер.
Больше никогда не видели призрака на крыше или вблизи от хижины, где, как говорили, давным-давно жил Лу Чэнь, прославленный поэт Двенадцатой династии, во время ссылки на остров.
Часть вторая
Глава 7
Ни один настоящий поэт не станет утверждать, что образ ручейков, которые, пробежав какое-то расстояние, потом сливаются в реки, отличается оригинальностью. Этот образ говорит о том, что даже реки, способные уничтожить хозяйства фермеров своими разливами или с ревом несущиеся сквозь ущелья и низвергающиеся водопадами, начинаются речушками среди скал в горах или подводными источниками, которые вырвались на поверхность и потекли по земле на встречу с морем.
Точно также и идею, что реки сливаются и образуют единую силу, нельзя считать выдающейся. Все дело в словах – и в мазках кисти, рисующей их. В мире всегда существует ограниченное число идей, ограниченное число штампов.
Реки действительно обычно начинаются почти незаметно. Великие события и перемены в мире под небесами тоже часто начинаются так же, их истоки признают лишь те, кто берет на себя труд оглянуться назад.
Еще одна мысль, известная всем – историкам, поэтам, фермерам, даже императорам: яснее мы видим, глядя назад. Одной из традиций степи – никто не знает, как давно она зародилась – был обычай, чтобы каганы племен выражали покорность самому могущественному из них, танцуя перед более сильным вождем на церемониях, во время которых вручали дань и клялись в верности.
Танцы обычно исполняли женщины – служанки, рабыни, нанятые танцовщицы, куртизанки, или побежденные, выражающие свою ритуальную покорность у всех на виду.
Tэ-куань, четырнадцатый император сяолюй, был человеком гордым и опасным, особенно когда сильно напивался. Он одинаково любил убивать людей сам и приказывать другим сделать это вместо него.
Он не умел ни читать, ни писать, но у него имелись чиновники, которые все это умели, как, по его мнению, и положено императору степей. В качестве вождя своего народа, их императора, он должен был быть достаточно сильным, чтобы держать под контролем своих всадников и их военачальников, усмирять или нейтрализовать соседние племена и народы, собирать с них дань и держать в страхе живущих на юге катайцев, как бы они ни были многочисленны, чтобы они привозили на север свою богатую дань серебром и шелком.
Тэ-куань не возражал, чтобы катайцы называли эту плату подарком. Это для них слова что-то значили, а не для народа сяолюй. В степях думали о других вещах.
«Старший брат, младший брат» – так теперь катайцы называли двух императоров. Еще два года назад их называли дядей и племянником.
Советники Тэ-куаня добились этой перемены. Он сам не придавал этому большого значения, хоть и понимал, что когда имеешь дело с катайцами, разумно настаивать на том, что имело значение для них, вынуждать их кланяться все ниже и ниже. Поэтому теперь он стал младшим братом, получающим подарки от старшего брата через посланников каждую весну.
Он знал, весь мир знал, что в действительности он – предводитель воинов, принимающий дань от напуганной империи. Империи, армии которой даже не смогли победит кыслыков в их пустыне на северо-западе.
«Кыслыки, – думал Тэ-куань, – это ничтожества!» Он мог их уничтожить в любой момент, когда захочет, но лучше позволить им сохранить свои суровые, бесплодные земли и тоже платить ему дань.
Это создавало проблему, конечно. Кыслыки не желали платить одновременно и сяолюй, и катайцам за право существовать. Они решили оказать
