— Мне это определение кажется точным. Боюсь, вы примете мои слова за лесть. — Эмир Бадир бросил на него острый взгляд. Он ждал. Мазур отхлебнул вина. — Ибн Хайран — слишком честный поэт, мой повелитель. Он может лицемерить в речах или в поступках, но в стихах ему не так легко это удается.
— И что нам делать по этому поводу?
Мазур изящно махнул рукой.
— Мы ничего не можем сделать. Подождем и посмотрим, что он решит.
— Разве мы не должны попытаться повлиять на его решение? Если сами знаем, чего хотим?
Мазур покачал головой.
— Он знает, что может получить от вас, господин.
— Знает? — Тон Бадира стал резким. — А я — нет. И что же он может от меня получить?
Визирь поставил свой бокал и сел прямее. Они пили всю ночь — на пиру и теперь, наедине. Бен Аврен устал, но голова его оставалась ясной.
— Как всегда, последнее слово за вами, мой повелитель, но мое мнение таково — он может получить все, что пожелает, если решит остаться с нами.
Молчание. Это было очень смелое утверждение. Оба они это знали.
— Я так сильно в нем нуждаюсь, Мазур?
— Нет, если мы предпочтем остаться в прежнем положении. Но если вы пожелаете получить больше, тогда — да, вы так сильно в нем нуждаетесь.
Снова воцарилось задумчивое молчание.
— Конечно, мне хочется иметь больше, — сказал эмир Бадир Рагозский.
— Я знаю.
— Смогут ли мои сыновья справиться с более обширными владениями, когда меня не станет, Мазур? Способны ли они на это?
— Я думаю — да, если им помочь.
— Будет ли у них твоя помощь, мой друг, как есть она у меня?
— Пока я жив. Мы с вами почти одного возраста, как вам известно. И в этом, собственно говоря, весь смысл того, о чем я говорю.
Бадир посмотрел на него. Поднял свой почти пустой бокал. Мазур легко встал и подошел к буфету. Взял графин и налил вина эмиру, а потом, повинуясь его жесту, себе. Поставил на место графин и вернулся на свои подушки, удобно устроившись среди них.
— Это было чрезвычайно короткое стихотворение, — сказал эмир Рагозы.
— Да.
— Почти… небрежное.
— Почти. Но не совсем. — Визирь на секунду замолчал. — Я думаю, он сделал вам комплимент необычного сорта, мой господин.
— Вот как! Какой же?
— Он позволил вам увидеть, что ведет внутреннюю борьбу. Он не стал скрывать этот факт за льстивыми, красноречивыми выражениями преданности.
Снова эмир промолчал.
— Правильно ли я тебя понял? — спросил он наконец. В его голосе теперь слышалось раздражение, что было редкостью. Он устал. — Аммар ибн Хайран, которого попросили сочинить стихи в честь моего дня рождения, декламирует короткий отрывок с пожеланием, чтобы в пруду всегда была вода, а в моем бокале — вино. Это все. Шесть строчек. И мой визирь, мой поэт, говорит, что это задумывалось как комплимент?
Мазур остался невозмутимым.
— Потому что он мог так легко написать больше, мой господин, или, по крайней мере, заявить, что его вдохновение не соответствует столь выдающемуся поводу. Он слишком опытен, чтобы этого не сделать, если бы почувствовал хоть малейшую необходимость вести придворную игру. Это значит, что он хочет, чтобы вы — и я, наверное — поняли, что он честен с нами и будет честен впредь.
— И это комплимент?
— Для такого человека, как он — да. Он хочет сказать, что считает нас достаточно вдумчивыми, чтобы прочесть послание в этих шести строчках и подождать его самого.
— И мы будем его ждать, Мазур?
— Я бы посоветовал вам сделать это, господин.
Тут эмир встал, и поэтому визирь тоже встал. Бадир, в усыпанных драгоценностями туфлях, прошагал по ковру и мраморному полу к окну. Повернул задвижку и распахнул обе створки прекрасно выделанного стекла. Он стоял и смотрел на внутренний двор с миндальными и лимонными деревьями вокруг фонтана. Внизу оставили горящие факелы, чтобы они освещали игру воды.
